Николай Омельченко - Повести

А Саше вдруг стало очень весело. Он быстро зашагал в сторону Житнего рынка. Туда он собирался давно и сегодня уже был бы там, но задержала гроза. Да еще и этот обморок… Вспомнив о случившемся, Саша почувствовал, что щеки залила краска. Даже самому перед собой стало стыдно. Собирается в матросы, мечтает плавать, а такой слабак.

Солдат был прав. Это от истощения. Уже целую неделю он ел только суп из мерзлой картошки, а свои триста граммов хлеба, что положено по карточкам, продавал, чтобы скопить денег. Бабушкин хлеб он не трогал. И еще варил ей кашу из купленного на рынке пшена. Бабушке, при ее болезни, нельзя есть сладкую мерзлую картошку. Она все еще лежала в постели, и хозяйство в доме вел Саша. Сам ходил в магазин за хлебом, сам готовил, сам убирал комнату, стирал. Но это все было временным. А мечта о флоте, мечта стать моряком жила в нем постоянно. Даже в тяжелые годы оккупации мечта не покидала его, скрашивала серые, голодные, тревожные дни. Когда впервые пришла она к нему? Может быть, еще в то лето, когда отец повез Сашу, еще совсем мальчонку, в Одессу? Помнится, они ехали с вокзала в трамвае и вдруг отец сказал: «Смотри!» В трамвайном окне совсем близко, между домами, всего на миг блеснуло что-то синее и большое. Саша никогда до этого не видел моря, но сразу понял, что это оно, море. И вдруг от волнения перехватило дыхание, во рту стало солоно, будто в лицо уже ударила тугая морская волна…

А началось все с того дня, когда он явился сюда, на Константиновскую, в учебный комбинат речников. Тут обучались будущие рулевые, мотористы, механики. Мужчина в морском кителе и мичманке встретил его приветливо. Спросил, сколько ему лет, где работает, кто отец и мать. Потом, вздохнув, очень вежливо объяснил, что принять его учиться не может, так как в комбинат зачисляют только тех, кто имеет стаж работы в речном флоте или хотя бы плавает сейчас.

К сожалению, Саша никакого отношения к флоту не имел.

В учебном комбинате речников Саша встретил паренька, которого, как он узнал позже, приняли только потому, что тот уже состоял матросом на буксирном катере. Паренек, щуплый и низкорослый, выглядел гораздо моложе Саши. Но под коротким распахнутым пальто у него красовалась настоящая матросская тельняшка.

Саше в начале года исполнилось пятнадцать. Он хотя и худой, но для своих лет довольно рослый. Вот еще если бы раздобыть где-нибудь тельняшку, вид у него совсем стал бы внушительным. Тогда можно будет прийти в управление речного флота и сказать, что ему уже шестнадцать. А документы, мол, сгорели во время бомбежки. Пусть определяют возраст по внешности. Тельняшка, конечно, не придаст солидности, но доверия у речников к ней больше. Примут на какое-нибудь судно, а там и в комбинат поступит. Потом можно будет в техникум, а затем поплавать-поплавать да и махнуть в Высшее военно-морское училище. Штурман дальнего плавания…

Вот с тех пор тельняшка и не выходит из головы.

За несколько кварталов от Житнего рынка уже была такая толчея, что ни проехать, ни пройти. У заборов, заляпанных грязью, у старых, давно не беленных домов зябко жались спины. На земле вдоль тротуаров разложены тряпки и статуэтки, ковры и платья, ржавые гвозди и баночки из-под лекарств. Здесь было все, что только могло остаться, уцелеть за время оккупации и что можно было продать. У самого рынка продавались вещи уже более солидные. Здесь зазывали покупателей деды из сел — бондари и гончары. С нечесаными бородами, в рваных кожухах, они по-царски восседали среди своих дежей и кадушек, кувшинов и макитр. А на рынке уже у самых ворот пахло жареным луком, мясом.

У Саши даже под ложечкой заныло. Тот хлеб, который дал ему солдат, почти не утолил постоянного давно ставшего привычным чувства голода. Но Саша умел заставить себя не думать о нем, научился за время оккупации. Ему порой казалось, что он не в силах удержаться, подойдет, отдаст все свои сбережения и хоть раз за долгое время наестся досыта. Каждый раз он так думал, проходя мимо рынка, и каждый раз сдерживал себя. Мечта о тельняшке была сильнее чувства голода.

Здесь, на рынке, смешалось все: около вытянувшихся в тесную шеренгу баб с вениками лука на плечах стоял такой же длинный ряд женщин, держащих в руках штопаные детские платьица и чулки, на прилавках среди крынок с молоком можно было увидеть новенький пахнущий цвелью и нафталином мужской костюм. По неписаным законам все здесь имело свое место. В одном конце торговали разной обувью, рядом — верхней одеждой, а чуть поодаль — бельем. Саша уже знал об этом, приходил сюда однажды. И тельняшку видел, но о цене не спросил, постеснялся спрашивать без денег. Потолкавшись в сердито-шумной толпе, он пробрался к месту, где торговали бельем. Вскоре он увидел старика, на руке у него было наброшено несколько выцветших рубашек и совершенно новенькая тельняшка.

— Сколько? — спросил Саша.

— На тебя велика, — сказал старик.

— Ничего, — бодро ответил Саша, — подрасту.

Старик вздохнул, оглядел Сашу с ног до головы и назвал такую цену, что пареньку даже жарко стало.

— А дешевле нельзя? — спросил он робко.

— А что же ты хотел, новая ведь совсем.

— У меня нет столько, — вздохнул Саша.

— За твои деньги ты и рукава от нее не купишь, — ответил старик.

— Может, у вас какая-нибудь старенькая есть? — все еще с надеждой спросил Саша.

— Можно вот рубашку…

— Нет, мне надо тельняшку.

— Эй, пацан! — окликнул его бойкий голос. Саша обернулся и у пивного ларька увидел женщину. Она приветливо улыбалась. Помахала рукой, подзывая к себе. Саша подошел. Перед женщиной стояла старенькая, с облезлым никелем на ручках детская коляска, заваленная старым тряпьем.

— Что-то я слышу о рукаве от тельняшки. У меня имеется.

— Да нет, мне тельняшку, — ответил Саша и хотел было уйти, но женщина его удержала.

— Да ты постой!

— Тельняшку мне, — уже сердито сказал Саша.

У женщины было круглое добродушное лицо, веселые смеющиеся глаза. Она быстро оглядела Сашу, словно что-то соображая, большими обветренными руками порылась в тряпье и вынула новенький огромный рукав от тельняшки.

— Зробым тельняшку, — сказала она. — Две сотни за рукав, полсотни за работу. Да в такой двое таких, как ты, влезет!

Женщина приложила рукав к Сашиной груди, примеривая, растянула его.

— Видишь?

— Ну так что?

— Так берешь или нет?

Саша нерешительно помялся. Он все еще не очень понимал, что хотела эта женщина, но все же где-то теплилась надежда, а вдруг совершится чудо, вдруг эта добрая на вид женщина вправду сделает из рукава то, что ему было так нужно.

Женщина достала ножницы и, щелкая ими, весело тараторила:

— Война всему нас научила. А тельняшку из рукава на такого хлопца — раз плюнуть. Так берешь?