Николай Омельченко - Повести

— Спасибо, — тепло сказал Любин.

Ломы, конечно, на пароходе были, об этом позаботился боцман Божко, но Любину не хотелось обижать дежурного, который старался хоть чем-нибудь помочь экипажу.

Келих тоже тепло улыбнулся дежурному и затем скомандовал негромко:

— Отдать швартовы!

Заработали, приглушено загрохотали в машинном отделении двигатели, и пароход, бурля плицами колес воду, вышел на фарватер. Покатились к берегу волны, несколько раз качнули дебаркадер, где стоял, помахивая рукой, одноногий дежурный.

Теперь все, кто был свободен от вахты, стояли на палубе, на баке, у рубки и вглядывались в берега, стараясь найти блиндаж. Но, как назло, едва отошли от Чернобыля, небо заволокли тучи, и стал накрапывать мелкий частый дождь. Он мешал хорошо рассмотреть берег. Стало сыро и зябко. Река потемнела, утратила свой голубой сияющий цвет, ветер погнал поперек нее серовато-белые гребешки волн, и пароход, казалось, несколько отяжелел, пошел медленнее.

Иногда кто-то из команды, вглядываясь в берега сквозь пелену дождя, вскрикивал:

— Вижу!

Капитан и его помощник вскидывали к глазам бинокли и, тут же опустив их, говорили:

— Нет, просто холмик…

Или:

— Половодье нанесло на кусты корневища.

Но чаще они опускали бинокли молча. До места назначения оставалось не так уж и много, но топливо было на исходе.

Однажды заметили что-то похожее на блиндаж и Саша с Иришкой, стоявшие на корме. Обрадованно замахали руками. Капитан и Любин долго смотрели в бинокли, Саше и Иришке подумалось уже, что это действительно заброшенный блиндаж и что капитан сейчас даст команду причаливать к берегу. Даже Василь с завистью произнес:

— Повезло вам, вы первые.

Но капитан Келих опустил бинокль, промолчал, а Любин тихо, сразу охрипшим голосом произнес:

— Братская могила.

А блиндаж таки увидели все сразу, и не один, а два. Они были друг от друга метрах в пятидесяти. Капитан с Любиным их тоже заметили. И не успел никто даже сообщить Келиху, как он скомандовал:

— Право на борт!

И пароход, пятясь от сильного течения, словно нехотя, стал подходить ближе к берегу. Коротко прогрохотала якорная цепь.

Здесь уже было мелко, ближе подходить нельзя. Недалеко от кормы распластались под водой ветви кустистых ив, уже зазеленевшие, подрагивающие от течения.

Плюхнулась на воду шлюпка. Боцман стал раздавать топоры, ломы и пилы. Капитан сказал:

— Пилы на всякий случай, конечно, берите, но бревна на дрова роспиливать будем на пароходе, чтобы не терять времени…

Вместе с экипажем в шлюпки село и несколько пассажиров-добровольцев.

На первой шлюпке шли Чубарь, Любин, кочегары и бортпроводницы.

Дождь уже расквасил землю, ноги вязли. На одинокой кривой ольхе сидели сонные мокрые вороны.

— Стоп! — предостерегающе подняв руку, скомандовал Чубарь. — Дальше пойду я сам, обследую. — Он поправил черную намокшую повязку на глазу и, сильно хромая, стал подниматься на невысокую горку, на верхушке которой был сооружен блиндаж.

— А что обследовать, немцы там остались, что ли? — со смешком спросил Василь.

— Мины… — быстро ответил Любин и строго посмотрел на кочегара.

— У него на любую опасность особый нюх, — шепнул Василь Саше.

— Прекратить болтовню! — прервал его боцман. Василь недовольно засопел, отошел в сторону, ворча:

— Раскомандовался!..

Тем временем Чубарь обошел блиндаж, постоял некоторое время около одной из бойниц, заглянул внутрь и помахал рукой, подзывая остальных.

— Все в порядке. Тут уже без нас побывали. Даже костер внутри жгли.

Чубарь вошел в блиндаж, за ним Любин, потом Саша и Василь прошмыгнули разом, столкнулись в проходе: каждому хотелось войти сюда раньше другого.

В блиндаже пахло сыростью и перетлевшим сеном. Порыжевшее, слежалое сено было на узких нарах и на земляном бугристом полу.

Посредине остался след костра, валялись пустые консервные банки…

Любин, постучав ломом в деревянные стены и потолок блиндажа, сказал:

— Ну что ж, приступим, товарищи! Работенка не из легких, крепко сколочено. А дровишки стоят нашего труда, сосновые, сухие. Начнем с верхнего наката.

Земля на крыше блиндажа была твердой, проросла корнями трав, бурьяна и мелкими деревцами тополя.

— Да, строить его было наверняка легче, — отрывая ломом скобу, скреплявшую бревна, сказал Любин.

Действительно, блиндажи были сооружены так крепко, словно те, кто их строил, собирались тут жить целый век. Несколько часов ушло на разборку и перевозку бревен на пароход.

— Ну, теперь можно без остановки до самого Мозыря, — довольно потирая руки, сказал Чубарь, когда на борт парохода было доставлено последнее бревно.

До позднего вечера на палубе визжали пилы и стоял горьковатый запах распиленной сосны.

Когда стемнело и пароход бросил якорь, многие настолько устали, что тут же разошлись по каютам и мгновенно уснули.

На палубе остались Иришка, Саша, Василь и тетя Сима.

— Тебе же на первую, — сказал Саша товарищу, — шел бы и ты спать.

— Чего это ты меня гонишь, — ухмыльнулся Василь, покосившись на Иришку.

— Не выспишься!

— А твое какое дело?

К ним подошел боцман.

— Саша прав, — сказал он. — На вахту надо заступать хорошо отдохнувшим.

Василь сердито промолчал.

— Салага! — презрительно сказал боцман и ушел в каюту.

А Василь вспылил не на шутку.

— Подумаешь, всего на год старше нас, а командует! Боцман! Все ему чуть ли не кланяются…

— Значит, есть за что… — вмешалась в разговор тетя Сима.

— Это за какие же такие подвиги?

Тетя Сима помолчала, вздохнула и вот о чем рассказала.

Когда началась война, Божко жил под Киевом у своего деда, старшего бакенщика. Жили они на самом берегу Днепра в потемневшем от времени и туманов бревенчатом домике. Перед самым приходом оккупантов дед потопил в реке бакены и убрал с берега все водные знаки.

— Пусть немцы плавают вслепую, — сказал старый бакенщик внуку.

Валерий все эти дни помогал деду, чем только мог, — греб, выкапывал столбы со знаками, с рассвета и до наступления темноты дед и внук работали.

Дни стояли теплые, солнечные. С деревьев уже осыпались листья, усеяли прибрежный песок и перевернутую на нем вверх дном большую тяжелую лодку бакенщика. Валерий, сидя у обрыва, с грустью поглядывал на нее, и в ушах звучали слова деда: «Немцам служить не буду ни я, ни моя лодка, пусть и не потыкаются сюда!»

Но вскоре гитлеровцы пришли к старому бакенщику. Было их двое — рослые, веселые, в начищенных до блеска сапогах и с тяжелыми, оттягивающими ремни на черных френчах пистолетами.

Валерий увидел их еще издали.

— Идут, дедушка! — крикнул он.

— Не заставят они меня, не заставят, лучше пуля в лоб! — повторял дед, уже стоя на пороге и вглядываясь в приближающихся фашистов.