Юрий Бородкин - Санькино лето

Многих его слов Алешка не понимал. Колька был здесь хозяином, тогда как для Алешки открывшийся мир оказался полным откровением.

…Заброшенная лесовозная дорога привела к вырубкам. По всей деляне кострами пламенел иван-чай. Пахло медом, и мохнатые дикие пчелы тяжело гудели в знойном воздухе. Хлопая голенищами больших резиновых сапог, Колька по-мужицки, вразвалочку шагал впереди: ружье под мышкой, наизготовку. Тузик, мокрый после купания, ошалело промчался вперед и на кого-то залаял, звонко, отрывисто.

— Белку пугает, — определил Колька.

— Откуда ты знаешь?

— По голосу слышно.

Свернули с дороги и долго шли низиной, чахлым березняком, уже крапленым желтизной. Осока неприятно шелестела под ногами, как будто кто полз. Но вот начался подъем. Гигантские сосны с гладкими, как колонны, стволами заслонили солнце, приподняли небо. Весь угор был выстлан мягким мхом, а по мху кустился черничник. У Алешки глаза разгорелись, он ни разу не видел столько ягод.

— Вот она — Каменная грива! — гордо объявил Колька. — Вишь, какой булыжничек валяется! — показал на серую глыбу, поросшую белым лишайником. — Тут и бери. Мы с Тузом глухарей поищем и вернемся.

— Ладно, — робко согласился Алешка. — Только ты недалеко.

Ягоды были нетронутые, крупные, матово-синие. Переставляя корзину от кустика к кустику, Алешка с большим увлечением брал чернику. Солнце ходило за его спиной, и где-то высоко в сосновых кронах тенькала птаха: словно капли воды падали в ведро. Алешка натолкнулся на муравейник, обошел вокруг него, удивляясь непонятной суетливости муравьев. По ручейкам-дорожкам они сновали как автомашины по шоссейкам. Алешке захотелось узнать, куда и за чем бегают муравьи. Пошел по такой «шоссейке». Она становилась все уже, растекалась в стороны и, наконец, совсем исчезла под мхом. Алешка расковырял сучком мох — там был тоннель. Выхода тоннеля не нашел. Для чего лезли в эту подземную темноту муравьи — не мог разгадать.

«Кр-р-р-ры…» — раздалось совсем близко.

Алешка вздрогнул, но поднял голову и увидел, на обломленной сосне дятла.

«Кр-р-ры…» — снова ударил он, и Алешка улыбнулся: надо же было испугаться такой маленькой забавной птицы, сама пестрая, на голове — красная шапочка.

Около муравейника ягоды оказались самые спелые и вкусные, но стали донимать муравьи, пришлось отойти подальше. Алешка и наелся черники вдосталь, и набрал полкорзинки. Заложив в рот фиолетовые, точно испачканные в чернилах пальцы, попробовал свистнуть: может, услышит Колька. Тишина заколдованная… Чу! Тузик лает! И совсем недалеко раздался первый Колькин выстрел. Это успокоило Алешку, и он улегся на мох. Перина!

Как будто из ущелья смотрел он в голубую прорубь высокого неба. Вершины сосен полоскались в ней: поверху шел ветер. А когда льдиной наплывало прозрачное облако, сосны начинали падать. Алешка знал, что это обман зрения.

Глухо прогремело, как бы из-под земли пришел толчок. Алешка привстал, прислушался: громыхнуло еще раз. Сбылось предсказание бабки Глаши. Не обращая внимания на ягоды, он поспешил назад, к условленному месту. Камень точно сквозь землю провалился. Алешка наткнулся на непроходимую еловую чащу, повернул от нее вверх на гриву и вдруг увидел в прогале между соснами серую каменную глыбу. Кинулся к камню. Что такое? Совсем другой! На камне надпись углем: «Мы здесь ночевали». А рядом — остатки теплинки. Страшной показалась Алешке эта черная надпись, и люди, что ночевали здесь, представились разбойниками.

Ветер волной прокатился над бором, сосны ответили шумным роптанием, загудели, раскачиваясь. Туча спрятала солнце, день померк. Гром рокотал непрерывно, будто вот такие глыбы перекатывали по небу. «А может быть, и правда Илья-пророк ездит на колеснице? И мечет молнии, но они не долетают до земли, застревают в вершинах деревьев», — суеверно подумал Алешка и, всхлипывая, закричал:

— Колька-а!

И тут в какое-то мгновение тишины до него донесся лай Тузика. Алешка побежал навстречу. Бежал долго, безостановочно, натыкаясь лицом на липкую паутину. И каково было его удивление, когда он снова очутился перед камнем с надписью! Это было невероятно. Страх холодом окатил Алешку.

— Колька-а-а! — кричал он в отчаянии.

Гром заглушал его крик. В кронах сосен сердито зашелестел дождь. Алешка растерянно осмотрелся и заметил что-то черное, мелькнувшее среди деревьев. Зверь? Нет! Тузик!

— Тузик! Тузик! — торопливо позвал он.

Пес подбежал к нему, как к знакомому, дружелюбно ткнул холодным носом в ладонь.

— Туз! Тузик! — обрадованно приговаривал Алешка, поглаживая мокрую спину собаки.

Тузик обнюхал камень и потрусил дальше. Остановить его Алешка не смог и снова принялся кричать, но ему, как во сне, показался слишком слабым свой голос. Сосны гудели над головой, перешептывались, как заговорщики: «Не уйдешь! Не уйдешь!» И гроза подошла. Грянуло так, как будто расщепило от макушки до корня самое толстое дерево.

В этот жуткий момент неожиданно появился Колька: улыбается как ни в чем не бывало — рот до ушей. Алешка готов был броситься обнимать своего избавителя.

— Я думал, что случилось с тобой: караул кричишь. Сдрейфил? В лесу шутки плохи, — пожурил Колька, поправляя ружье, висевшее книзу дулом. — Не надо было уходить от того камня.

— Я заблудился и не нашел его.

— Чудак! Тут рукой подать… Видал, какого петуха хлопнул, — похвастал Колька и вытащил из корзины большущую птицу.

— Это глухарь?

— Тетерев.

Тетерев на самом деле был красив, как петух: шея и грудь угольно-синие, хвост белый, по спине — снежные крапинки, крылья сверху темно-шоколадные, а понизу изумрудные. И клюквенные брови — тоже подобие петушиного гребня.

Колька откинул со лба косицы мокрых волос, промокнул рукавом каплю, висевшую на носу, и скомандовал:

— Потопали домой! Вон какая полоскотня началась.

Позабыв про свои недавние страхи, Алешка шагал за Колькой, с уважением смотрел на него, и хотелось ему быть таким же смелым и уверенным, чтобы чувствовать себя в бору, как дома. Зря бабка Глаша считает его мазуриком…

Песому переходили, не разуваясь, все равно вымочило до нитки. Колька начерпал в сапоги воды: река прибыла. Дождь кончился, и солнце уже выпросталось из облаков. Над омутом дымился легкий парок. С отяжелевшего ракитника срывались в воду, дразня рыб, редкие капли. А в той стороне, куда уходила туча, вспыхнула радуга.

— Воду из Песомы пьет, — сказал Колька.

И правда, казалось, одним концом радуга окунается в реку, и сто́ит пробежать немного берегом вниз, увидишь ее совсем близко.