Николай Печерский - Важный разговор [Повести, рассказы]

Пришел в себя Ванята и кое-как отдышался только на краю поля. На взгорке дымилась, просыхая на солнцепеке, трава, над легкими малиновыми шапочками дикого клевера суетились пчелы.

Возле корявой, в палец толщиной березки сидел изгнанный с поля Сашка и перематывал вокруг физиономии повязку.

— Эй, ты, иди сюда! — крикнул он.

Ванята помедлил минуту, но все-таки подошел. Теперь ему только с Сашкой Труновым и водиться.

Постоял рядом, поглядел, как мотает бинты Сашка, и, ни к селу ни к городу, спросил:

— Чего это тебя турнули?

— Так просто… Нюська говорит, плохо прорываю. Видал такую? Она ко всем цепляется. В том году Тимошка Ходоров ячмень на ферму возил. Ну, а мешок порвался. Одна капелька просыпалась… Нюська увидела и потом целый месяц пилила — и на собраниях и просто так. Довела человека до ручки. Пришел он в правление, ударил себя кулаком в грудь и сказал: «Штрафуйте, раз такое дело! У меня от этой Нюськи нервная болезнь развилась».

Сашка завязал на макушке концы бинта, пощупал для верности повязку и сказал:

— Садись. Курить умеешь?

Ванята смолчал. Он курил всего один раз в жизни, когда нашел на речке вместе с Гришей Самохиным пачку «Казбека». Кажется, это было в третьем классе. Мать отругала его и потом еще долго вспоминала эти проклятые папиросы и замахивалась при случае тряпкой.

— Не умеешь? — спросил Сашка. — Не бойсь, научу. Я даже в ноздрю умею. Понял? — Сашка вытащил из кармана вельветки две пожелтевшие сплющенные папиросы. — Бери, не стесняйся… — Чиркнул спичкой и поднес дрожащий на ветру огонек напарнику. — В себя тяни, в середку! — сказал он.

Ванята потянул горький теплый дым, закашлялся и схватился рукой за грудь. Все поплыло, завертелось перед его взором: и березка, и небо, и злосчастный друг-приятель Сашка.

Ванята перевел дух, поглядел на черный обуглившийся кончик папиросы и швырнул ее в сторону.

— Фы-ых! — сказал он, выдыхая из себя остатки дыма и копоти. — Фы-ых!

Сашка засмеялся. Он курил без передышки, пуская по очереди из правой и левой ноздри густые серые клубы дыма. Лицо его налилось пунцовой краской, в глазах мигали две крупные, как горошины, слезины.

— Я без папирос не могу, — отставляя в сторону пальцы, сказал он. — С детства курю. — Посмотрел, какое впечатление произвело на Ваняту это ценное признание, и добавил уже совсем из другой оперы: — Зря ты на меня дуешься. Думаешь, я такой, да?

— Иди ты, — отмахнулся Ванята. — Я тебя еще вчера раскусил. Все понял.

— Не-е-т, — протянул Сашка, — тебе ничего не понятно. Это я просто так непонятно устроен. Если хочешь знать, даже врачи удивляются. Говорят, с виду он, товарищи, такой, а в середке совсем другой.

— Какой такой другой?

— Особенный, значит. Ты думаешь, я повязку зачем ношу? Не знаешь? То-то и оно! Я никому не рассказывал, а тебе скажу. Только об этом — ша! Понял?

— Ну?

— Вот тебе и ну! — передразнил Сашка. — Это мне врач велел повязку носить. У меня во рту тридцать зубов обнаружено. У всех тридцать два, а у меня — тридцать. На рентгене просвечивали…

— Ну и что там высветлили?

— Феномен я. Понял? У меня даже места для остальных зубов на деснах не нашли. Не-ет, ты не смейся! Врач сказал — это исключительный случай. В музей нас водил. Там в этих банках всего понапихано. В спирту. Врач отцу так и сказал: «Буду с него книгу писать. Для научной цели». Дошло?

Ванята рассмеялся.

— Ну и дурак же ты, Сашка! Прямо хоть стой, хоть падай!

— Значит, не веришь, да? — возмутился Сашка. — Эх, ты! Тебе говорят, а ты!..

Сашка Трунов быстро отслонил рукой вздувшийся на щеке бинт и открыл рот.

— Ш-шитай! — не закрывая рта, прошепелявил он. — Ш-шитай, раз ты такой…

Ванята не стал исследовать зубную полость козюркинского феномена. Поднялся и сердито махнул рукой.

— Ну тебя к лешему! — сказал он. — Сам ш-шитай, если хочешь.

Темно и глухо, будто в погребе, было у него на душе от дурацкой Сашкиной болтовни. Нет, видимо, в самом деле не хватает у Сашки в голове какого-то очень важного и нужного для жизни винта.

Ванята плюнул сгоряча под ноги, ушел от Сашки и сел в сторонке. Даже отвернулся, чтобы не видеть, не смотреть на эту перевязанную бинтами личность.

— Ладно-ладно! — крикнул Сашка. — Ты еще у меня посмотришь! Ты еще узнаешь! Отец вам ничего не простит. Посмо-о-тришь!

Но слова эти уже прыгали мимо ушей Ваняты, не задевая сознания. Он только морщился и злобно шептал про себя: «Дурак, ну и дурак!»

И трудно было сказать, к кому относились сейчас эти слова — к Сашке или, может быть, к нему самому.

А жизнь между тем шла своим чередом, независимо от Ваняты, Сашки с его уникальными зубами и его отца, который никому ничего не прощал.

Один за другим кончали ребята свои свекольные рядки, выходили с поля, как из речки, садились на травяную обочину, поджав к подбородку колени.

Последним выбрался Ваня Сотник. Отряхнул руки поправил комбинезон и, строго оглядев всех, сказал:

— Ребята! Анна Николаевна прогнала Сашку Трунова с поля. Он там такого набуравил, аж смотреть страшно. Тип, в общем… Платон Сергеевич узнает как мы тут пропалываем, обратно в больницу сляжет. Он же не перенесет этого. Я его знаю. Он…

Ваня Сотник метнул в Сашку взгляд, как палку запустил в него.

— Что нам теперь с этим охламоном делать? Думайте…

Вокруг зашумело, загудело.

— Доло-ой!

— Гнать Сашку!

— На мыло!

— В погреб паразита!

И только помалкивали братья Пыховы. Виновато и смущенно слушали, что шепчет им сидевший рядом Сашка:

— Вы чего молчите? — спросил Пыховых Сотник. — Тоже мне выдумали! Вы не согласны, да? Вы это чего? Ну!

Братья Пыховы сначала покраснели, потом, не сговариваясь, отвернулись от Сашки. Пыхов Ким вправо, а Пыхов Гриша влево.

— Я кого спрашиваю, Пыховы?

Пыховы молчали. Сидели, не меняя позы, как рыжий двуглавый орел, которого видел Ванята у деда Антония на старых царских деньгах.

Молча ждал, чем кончится Сашкино дело, и Ванята Пузырев. Все замерло, сжалось в нем, будто летел он вниз головой в страшную черную пропасть.

По свекольному полю возвращалась от колхозниц Анна Николаевна. Подошла к ребятам, спросила Сотника:

— Как тут у вас?

— Обсудили, Анна Николаевна… в общих чертах. Вас ждем…

Анна Николаевна села на бугорок, положила на согнутое колено блокнот, стала что-то писать. Подтянет нижнюю губу, пошевелит бровями и снова пишет. Но вот закончила. Поднесла блокнот к глазам и сказала:

— Смотрите, что у меня получилось… Саша Трунов прорывал свеклу как попало. Из каждой свеклы на заводе могли получить пять кусочков сахара. Теперь сахар погиб. Пятьдесят килограммов потеряли на одном рядке!

— Ого! — воскликнул Пыхов Ким. — В самом деле, пятьдесят?