Николай Печерский - Важный разговор [Повести, рассказы]

— Точно! Полмешка сахара. Одному человеку целый год чай пить.

Анна Николаевна спрятала блокнот, спросила Сашку:

— Ну вот, теперь скажи, пожалуйста, кого ты без сахара оставил? Чего молчишь!

Не ожидая Сашкиного ответа, ребята дружно подняли вой:

— Гнать Сашку!

— Долой!

— На мыло!

Молча сидел бригадир Сотник, смотрел по очереди на Сашку и Ваняту. Серые, с маленьким черным зрачком глаза его светились недобрым огоньком. Казалось, подойдет он сейчас к Ваняте, возьмет за шиворот и встряхнет, как мешок с сахаром.

«А ты, Пузырев, чего молчишь? Тебя это тоже касается! Дрейфишь, да?»

Ванята ерзал по земле, как на горячей сковородке, на которой чумазые черти жарят в свое удовольствие грешников и разгильдяев.

Но Сотник ничего подобного Ваняте не сказал. Только еще больше помрачнел.

— Надо решать оргвопрос, — обернулся он к агроному. — У меня есть предложение. — Бригадир Сотник встал, поправил на комбинезоне ремень и голосом торжественно-печальным, как на похоронах, сказал: — Предлагаю исключить Трунова из бригады. На всю жизнь.

Все притихли, смотрели на Анну Николаевну и на своего сурового друга Ваню Сотника.

— Я согласна, — сказала Анна Николаевна. — Только у меня есть поправка: давайте исключим Трунова условно. Если он еще раз… Голосуй, Ваня!

За оргвопрос с поправкой агронома проголосовали все. Ванята поколебался минуту и, встретив еще раз недобрый взгляд Сотника, тоже поднял руку.

Пробежало пять дней. Прыг-скок, прыг-скок и допрыгали до воскресенья.

Каждый день ждал Ванята, что все обнаружится, раскроется, и ему намылят шею. Несколько раз хотел он честно признаться ребятам, но все тянул и тянул… Теперь каяться было уже стыдно. Эх, если б повернуть все иначе!

В воскресенье Ванята первый раз в Козюркине пошел на рыбалку.

Он сидит нахохлившись возле старой черной коряги и смотрит на поплавок.

Рядом с ним Марфенька в коричневом, похожем на шляпку гриба, берете.

Два дня назад Ванята сообщил ей, что пойдет на речку, и показал заветный щучий крючок.

— Если хочешь, можешь идти, — разрешил он. — Посмотришь, как я этих щук таскать буду.

Марфенька не знала, что рыбаки приглашают в компанию для отвода глаз. На самом деле они — заядлые одиночки-молчуны. Но это не от прихоти и характера рыбаков, а от самой рыбы. Она не любит, когда рядом топают, разговаривают, шмыгают носом. Говорят, рыба не возражает против тихой, ласковой песни. Но это уже когда как придется…

Берег сползал в воду широкой песчаной полосой. Не затихая, струилась по ней, будто живое золото, волнистая рябь, омывала лиловые, затонувшие листья тальника.

Лишь изредка пробежит по дну суетливая тень малька и скроется в глубине. Настоящая рыба упорно не хотела ловиться. Гусиный поплавок с ярким красным кончиком равнодушно покачивался на мелкой стрежневой волне.

У Марфеньки удочки не было. Она сидела просто так, мешала Ваняте сосредоточиться и поймать обещанную щуку.

Марфеньке надоело сидеть и смотреть на поплавок.

— Брось свою щуку! — ныла она. — Все равно не поймаешь. Брось!..

Ванята сердился, отпихивал Марфеньку локтем.

— Отойди, говорю. Слышишь?!

— Бро-ось! Ну, бро-ось, — тянула на одной ноте Марфенька.

Но тут, в эту самую минуту, поплавок нырнул. Кончик удилища вздрогнул и согнулся.

— Тащи-и-и! — закричала Марфенька. — Тащи-и-и!

Ванята повел леску чуть-чуть в сторону и на себя, подсек рыбу и взмахнул удилищем. В воздухе, растопырив все свои плавники, затрепыхал огромный полосатый окунь.

— Тащи-и-и!

Марфенька кинулась на добычу, упавшую в траву, дрожащими от радости и нетерпения руками схватила окуня и подняла вверх, как вымпел.

— Окунищу пымали! — оглушительно, коверкая от радости слова, закричала она. — Окунищу пымали!

За первым окунем пошел второй, третий. Потом на крючок попалась серебряная плотвичка и в конце концов — черный и корявый, как веточка ольхи, щуренок.

— Пымали! — неслось по берегу. — Пымали!

А рыба уже не обращала внимания на эти завывания, цапала все подряд — и червя, и живца, и твердый, сплющенный катышек хлеба.

— Дай я пымаю! Ну дай! — стонала Марфенька.

Хуже всего отдавать снасти в самый разгар дела.

Но Ванята все же уступил удочку. Насадил на крючок свежего червя, поплевал на него с двух сторон и сказал:

— Дальше кидай. На середку!

Поплавок послушно стал на попа, качнулся раз, другой и замер в ожидании. Чувствовала рыба, что удочку держит неумелая рука, или это просто оказалось делам случая, но клев моментально прекратился.

Откуда-то из лугов прилетела дымчато-синяя, будто из сказки, стрекоза. Покружила над быстриной, высмотрела, пучеглазая, поплавок и села на красную трепетную верхушку.

Марфенька дернула леску. Стрекоза неохотно взмыла вверх, полетала там для отвода глаз и вновь уселась на поплавок. Села — и ни с места. Хоть кричи на нее, хоть стучи ногами, хоть запусти в нее комком грязи.

Рыбачить не было смысла. Ванята полез в воду за куканом с рыбой.

Но вдруг за кустами, которые стеной закрывали берег, послышался протяжный зовущий крик:

— Пузы-ырь! Эй, Пузы-ырь!

Ванята посмотрел на Марфеньку, Марфенька на Ваняту.

— Пыховы! — сказала она. — Вишь, как орут!

Кусты тальника раздвинулись, и на берег в самом деле вышли рыжие Пыховы.

— Пузы-ырь! — заливался Ким Пыхов. — Тебе письмо-о!

Ким Пыхов подбежал к Ваняте, дал ему письмо и сказал:

— У почтальона взял. Назад хотел фугануть. «Нет, говорит, такого Пузырева — и все». Читай!

Ванята взглянул на синий помятый конверт и сразу понял — от Гриши Самохина.

Он ловит тут рыбу на щучий крючок, скучает, а друг не забыл, вспомнил. Вот оно, письмо!

Сердце у Ваняты защемило. Он вмиг увидел и свое село, и речку Углянку в зеленой ряске и кувшинках, и самого Гришу. Ах ты ж, друг Гриша!

— Ты читай, чего ты! — сказал Ким Пыхов, глядя на Ваняту и на письмо.

Ванята спрятал конверт за пазуху, потрогал его через рубашку — там ли оно лежит — и еще раз подумал: «Ах ты ж, друг любезный Гриша!»

А ребята между тем ничего не понимали: получил письмо, и на тебе — спрятал. Тоже — фокус-мокус!

Нет, не знали они, что это за письмо, кто прислал его сюда, в Козюркино.

Такое письмо надо читать втихомолку. Чтобы вникнуть, подумать, пережить, насладиться до конца!

— Ты чего не читаешь? — не вытерпел наконец Пыхов Ким. — Характер держишь, да?

Но Ванята не стал ничего объяснять. Пускай характер, пускай — секрет, пускай думают, что угодно. Сейчас все равно не подберешь таких слов, чтобы растолковать все Пыхову Киму.

— Я потом прочитаю, — сказал Ванята. — Ты не думай… Спасибо тебе!

Ким Пыхов подкатил глаза под рыжую густую бровь, подумал секунду и, вспомнив что-то, расплылся вдруг в улыбке.