Сергей Александрович - Плыви, кораблик!

– Раздевайтесь, – пригласил Кореньков. В роли хозяина он вёл себя непривычно смирно, даже несколько галантно. Ещё немного, и он бы, наверное, повесил пальто девчонок на вешалку, но не решился. Девочки сами повесили свои пальто. Света, сняв красную шапочку, задержалась у зеркала, поправила волосы, густыми кольцами окружавшие её румяное личико.

– А тапочки у вас есть? – спросила Наташа.

Кореньков засуетился, вытащил из шкафчика под зеркалом две пары старых тапочек и поставил их перед девочками. Те сняли сапожки и переобулись в тапочки.

Наташа нерешительно остановилась посреди комнаты, а Света деловито подошла к столику Коренькова, открыла свой ранец, достала учебник и тетрадь. Но расположиться за столиком было негде.

– Ну и порядок у тебя, Кореньков! – возмутилась Света. Кореньков суетливо стал сдвигать в сторону свои поделки.

– А марки у тебя есть? – спросила Наташа.

– Были, – сказал Кореньков. – Целый конверт. Я их Борьке Авдееву сменял.

– Я тоже марки собираю, – сказала Наташа. – Животный мир. У меня целый марочный зоопарк: и олень, и белка, и медведь, и даже кенгуру.

– А я значки собираю, – сказала Света. – Мне папа привозит из командировок. В каком городе побывает, оттуда и значок.

– А я спорт собирал, – сказал Кореньков.

Так они болтали, позабыв про уроки, пока Кореньков не спохватился, что гостей принято угощать. Он подставил стул, влез на него и достал с верхней полки серванта коробку шоколадных конфет, припасённых мамой явно не для гостей Коренькова. Но Кореньков широким жестом открыл коробку с царевной Лебедью на крышке и положил её на полированный без скатерти стол:

– Ешьте!

Конфеты кругленькие, квадратные, продолговатые уютно лежали в пластиковых гнёздышках – каждая с таинственной начинкой, которую невозможно было предугадать, не раскусив шоколадный панцирь.

Девочки сначала несколько стеснённо, а потом с воодушевлением принялись за конфеты. И опять шёл разговор – теперь уже более непринуждённый и весёлый, то и дело раздавался звонкий хохот.

– А мы вчера у Анны Николаевны были, – сказала вдруг Света.

Кореньков замер с надкушенной конфетой в руке. «Тайное становится явным», – вспомнил он фразу, услышанную однажды по телевизору. Этого ещё только не хватало. Анна Николаевна им, конечно же, пожаловалась, и Мурзилка теперь всё разболтает в школе. «Представляете себе, Ирина Александровна, оказывается, Кореньков…» Дело, конечно, не в этом, но всё равно неприятно. И молчали ведь всё время. Марочки, конфеточки, хи-хи да ха-ха. А тут на тебе, такой сюрприз.

– Ну и что она вам сказала? – как можно небрежнее спросил Кореньков.

– А чего она может сказать? – удивилась Света. – В булочную послала, да и всё.

Значит, Анна Николаевна ничего не рассказала девчонкам про фрегат!

– А про меня она не спрашивала? – уточнил Кореньков на всякий случай.

– Нужен ты ей больно, про тебя спрашивать, – хмыкнула Света.

Всё-таки Анна Николаевна была молодец! И хотя обычно люди не очень любят тех, перед кем они провинились, Кореньков почувствовал к старухе самую искреннюю симпатию.

Погода стояла такая, что впору было вспомнить стихи: «Зима недаром злится, прошла её пора. Весна в окно стучится и гонит со двора». Но всё-таки зима злилась. На улицах било жёстким колким снежком. Взметались в воздухе белые вихревые хвосты. Настроение у Коренькова и Борьки было под стать погоде. Обход мастерских завершился полным провалом. Игрушки ремонтировали только резиновые, в мебельных мастерских с ними даже разговаривать не хотели. «Вы что, мальчики, – сказала толстая приёмщица. – У нас столько работы, а вы со своими глупостями». Поди ей объясни, что это вовсе даже не глупость. А в туристской – они сегодня до неё целый час добирались, сначала на метро, а потом на трамвае, – там, наоборот, очень симпатичный был дядечка. Выслушал он Коренькова очень доброжелательно, но посмотрел на фрегат и только руками развёл: «Не возьмусь. Не сумею». Тут даже Борька повесил нос.

Настроение друзьям немножко поднял киоск «Мороженое» на углу, в котором скучала закутанная женщина.

Мальчишки пересчитали деньги, их хватило, и Кореньков протянул мелочь женщине в окошке:

– Два по тринадцать.

Женщина подала два пакетика, и мальчишки, развернув бумажную обёртку и облизывая на ходу брикетики мороженого, двинулись дальше. Снег летел и садился на шапки и пальто, на брикетики в руках, и мальчишки слизывали снежинки вместе с мороженым. Боря Авдеев даже нарочно подержал свой брикетик под летящими снежинками.

– Со снегом вкуснее, – сказал он.

Прохожих в этот неуютный день было немного. Маленькая собачонка с грязной белой шерстью стояла посреди улицы, никому не мешая, не привлекая ничьего внимания. В её глазах была тоска одиночества. Кореньков первый заметил собачонку, сказал Борису: «Смотри» – и свистнул ей. Та тотчас вильнула хвостом и, припадая к земле от покорной радости, подползла к мальчишкам. Шерсть у неё слиплась и торчала во все стороны, как серые перья.

– Шпиц, – сказал Кореньков и в подтверждение своей правоты добавил: – Белая и лохматая.

– Пудель, – тотчас заспорил Боря Авдеев. – Видишь, хвост с кисточкой.

Они ещё немного поспорили, а потом сошлись на том, что собачья эта личность в таком виде – шпиц, а если подстричь – будет пудель.

– Тебя как зовут? – спросил Кореньков, наклоняясь над собакой. – Белка? Снежок? Дымка?

При слове «Дымка» шпиц-пудель поднял уши и ещё приветливей завилял хвостом.

– Дымка! – радостно повторил Кореньков и, откусив уголок брикета, на ладошке поднёс собаке. Угощение было слизано длинненьким тёплым языком без всяких церемоний с выражением самой глубокой благодарности. Мальчишки двинулись дальше. Собака последовала за ними.

– Иди домой, Дымка, – сказал Кореньков. – Иди, а то потеряешься.

– У неё, наверное, нет никого, – сказал Боря. – Видишь, без ошейника – значит, ничья. Плохо ничейной, – добавил он.

– А давай её возьмём, – сказал Кореньков.

– Куда? – рассудительно сказал Борис – У меня мама…

– И у меня мама… – вздохнул Кореньков.

Они отвернулись от собаки и пошли дальше, продолжая лизать мороженое. Через некоторое время Боря Авдеев сказал:

– Ну, я пошёл, мне ещё на секцию, – и свернул в переулок.

Кореньков двинулся к дому и тут снова заметил собаку. Он опять свистнул ей и скормил остатки мороженого. Теперь собака шла за ним уже более уверенно. Сам же Кореньков, хоть и не прогонял её, но был очень удручён этой внезапно свалившейся на него заботой. Вместе они дошли до дома Коренькова, вместе поднялись по лестнице до квартиры. Кореньков сел на ступеньку, собака примостилась рядом. Вечером вернётся с работы мама. Что она скажет? То есть, что она скажет, Кореньков более или менее себе представлял. Вопрос заключался в другом – как её убедить оставить собаку?