Лябиба Ихсанова - Держись, акробат

— Разве так можно, Зубаржат? — пожалела меня Света.

— Пусть не пристает! — ответила Зубаржат.

Подняла свой новый портфель, стала дуть на него, протирать рукавом, поглаживать. Портфель ей, видите ли, жалко, а на живого человека наплевать!

Вот Света совсем другая. Мы с ней за одной партой сидим. Домашние задания я почти каждый день у нее списываю. Сначала она сердится: «Я не обязана для тебя уроки делать, ты сам должен! Учти — сегодня списываешь последний раз, завтра на меня не рассчитывай!» А завтра все то же самое. Как в считалке: «На столбе мочало — начинай сначала…» Я и на контрольных к ней в тетрадку заглядываю. Поэтому у нас всегда одни и те же ошибки. Учителя говорят: «Ты, Шакиров, хоть списывать научись без ошибок». А иногда я все-таки умудряюсь сделать их больше. И потом зло срываю на Свете. «Ты, — говорю я ей, — во всем виновата! Не могла совсем ошибок не делать? Тогда бы и у меня их меньше было!» А она чуть не плачет и начинает оправдываться, будто и в самом деле виновата. Смех один!

Теперь я должен рассказать о Савии.

По правде говоря, мне не очень хочется о ней говорить, но раз обещал рассказать все без утайки, ничего не поделаешь.

Почему так получается, что с любой девчонкой из нашего класса я могу болтать хоть целый день, а с ней двух слов не могу выговорить? Особенно после того случая на Лебяжьем.

Лебяжье — это озеро, недалеко от нашего города. Вокруг него лес, в котором летом наш пионерлагерь. Мне очень нравятся эти места. Если я долго их не вижу, то даже начинаю скучать, честное слово.

Я очень обрадовался, когда в первое же воскресенье после начала нового учебного года мы всем классом выехали на экскурсию на Лебяжье.

Зоя Михайловна в спортивном костюме шла впереди и все время повторяла, что в лесу нельзя разжигать костры и играть с огнем. Будто мы сами не знаем, что разводить костер можно только в безветренную погоду и близко от воды.

Да нам и не нужен никакой костер! Мы играли в прятки, бегали друг за другом, боролись — и вскоре разогрелись так, что от нас пар валил.

Потом мы пошли бродить по лесу. Лес был уже не тот, что летом. Листья пожелтели, трава у подножий деревьев высохла, стала ломкой, как будто в землю воткнули тонкие лучинки. А над верхушками деревьев стаями кружились галки, крик их не смолкал ни на минуту.

Вскоре мы очутились у озера. Оно тоже изменилось: обмелело, а цвет воды стал темным-темным. Лодки, на которых мы соревновались во время лагерной олимпиады, лежали на берегу, а сломанные ветром деревья упали в воду.

И все равно мне тут нравилось! Мне всегда хорошо в лесу. Я только терпеть не могу тех, кто поминутно восхищается вслух: «Ах, посмотрите, какая красота! Ах, как на картине!» В лесу лучше всего молчать и смотреть, как, например, маленькие муравьи строят в корнях вывороченного дерева свой дом-муравейник. И тех, кто собирает желтые листья и вкладывает их между страницами книг, я тоже не понимаю. Пусть листья так и лежат в лесу.

Пока я стоял возле озера, ребята затеяли новую игру. Они прыгали с крутого обрыва в глубокий песчаный овраг. Прыгать было совсем не страшно. Ты опускался сразу в мягкий песок, и он, словно вода в речке, тащил тебя на дно оврага. Мальчишкам удавалось сохранить равновесие, и они спускались вниз, стоя на ногах, а девочки почти сразу падали и скатывались, как разноцветные мячики.

Но самое веселое было — подниматься наверх! Мы взбирались на четвереньках, цепляясь руками за редкие кустики, за маленькие островки засохшей травы. Но стоило кому-нибудь дернуть тебя сзади за ногу — руки разжимались, и ты, словно на санках, катился на дно оврага.

Разыгравшись, я стащил Савию. Но видно, дернул слишком сильно, и она с размаха уткнулась лицом в песок. Когда Савия подняла голову, я увидел, что брови, ресницы, волосы у нее в песке. А волосы у нее такие же светлые, как и песок.

— Не больно? — спросил я, подползая.

А она слова сказать не может: сидит и выплевывает забивший рот песок. Я начал осторожно ее отряхивать. Тихонько коснулся волос, лица, сдул песчинки с ресниц.

Савия молчала, зажмурив глаза. Не знаю, как это получилось, но я вдруг губами прикоснулся к ее щеке. Савия вскочила, как будто ее ударило электричеством.

— Идиот! — закричала она и оттолкнула меня.

Когда я поднялся, мне почудилось, что все ребята смотрят на «идиота». Я испугался, что сейчас они задразнят меня, и отполз в сторону.

Уже с другой стороны оврага снова вышел в лес. Прячась за деревьями, я ушел далеко-далеко и до самого вечера бродил один. Мне не хотелось никого видеть, не хотелось возвращаться домой.

Я лежал под березой и смотрел на облака. Вот бы добраться до них, мечтал я, спрятаться ото всех и никогда не возвращаться на землю!

Я слышал, как кричали, звали меня, но не отзывался. Потом услышал голос Зубаржат:

— Фаиль уже давно дома телевизор смотрит. Не заблудился же малютка возле лагеря!

Все засмеялись. А кто-то, кажется, Олег, поддержал:

— Точно! Сегодня же футбол!

Ребята загалдели, а Зоя Михайловна громко сказала:

— Шакиров в своем репертуаре. На то, что его ждут товарищи, ему, конечно, наплевать.

Потом они ушли.

А я долго сидел на берегу и бросал в темное озеро плоские камешки. Обычно они у меня подпрыгивают над водой семь, восемь, а то и десять раз. А сегодня раз-два — и уходили в воду.

Вернулся я домой, когда уже стемнело. Мама сразу бросилась звонить Зое Михайловне, что я нашелся. А потом уж накинулась на меня:

— Где ты был? Тут уже хотели объявлять розыск!

— Собирал грибы, — устало сказал я.

— А где же они?

— Не нашел…

Больше мама от меня ничего не добилась. Пришел с работы отец, и она замолчала.

С этого дня я не разговаривал с Савией, даже не смотрел на нее.

Вернее сказать, смотрел, когда она этого не замечала. Она сидела впереди, сбоку. Я мог весь урок не отрывать глаз от ее светлых кос, воротника ее платья, легких рук, перелистывающих учебники и тетради. Когда Савии не было, я просто таращился на парту, за которой она сидит.

Я мечтал, чтобы Савия стала нашей учительницей. Тогда, объясняя урок, она стояла бы лицом ко мне, и я бы видел ее большие голубые глаза. Я был бы примерным учеником, и она всегда бы хвалила меня. А уж если после очередной моей выходки оставила бы после уроков и, как Зоя Михайловна, села рядом за парту, чтобы вбивать в мою бедную голову умные мысли, я бы и бровью не повел. Я бы ей все простил и не огрызался.