Макс Бременер - Чур, не игра!

Не зажигая света, он входит в комнату, где живут они с Алёшей. На ощупь расстилает постель и ложится. Глаза быстро привыкают к темноте, уши — к тишине, тело — к покою… Веки смыкаются сами, но это ещё не сон: Виктор слышит и тиканье будильника, и ровное дыхание младшего Громады, которому, как сказал Михаил Матвеев, тоже сегодня не повезло.

Виктор несколько раз повторяет про себя резанувшие его обидные слова Матвеева, потом вспоминает добрые слова Ромы и спрашивает себя, что предпочёл бы: чтоб не прозвучали ни те, ни другие или произошло… то, что произошло?..

Он не может себе на это ответить сразу.

…Мысли путаются и сменяются картинами. Виктор лежит с закрытыми глазами и видит, как читал стихи в школьном зале. Не то он представляет это себе наяву, не то видит связный сон-короткометражку. Потом ощущает толчок, и всё вдруг дёргается и, замелькав, меркнет, как изображение на экране, когда рвётся плёнка.

Виктор привстаёт, опершись на локоть, трёт глаза, и почему-то в памяти всплывают слова «Тебе посвящается…», которых он сегодня не произнёс. По-дневному трезво и отчётливо он думает в темноте о том, что, может быть, уже никогда не скажет их вслух.

Утром Виктор проснулся от длинного телефонного звонка. Как встал и ушёл Алёша, он не слышал. Виктор выбежал в прихожую и снял трубку.

— Алло! Набрали воду?.. Вёдра и кастрюли наполнили? Алло!.. Наполняйте ванну — сейчас будем перекрывать воду! — прокричали ему в ухо.

Это была ежеутренняя шутка Старкова. Просто шутка, без претензии на розыгрыш. Женька не изменял голоса, он знал, что Виктор его узнает, и Виктор действительно узнавал его, но тем не менее в тон ему осведомлялся, до каких пор будут продолжаться эти возмутительные перебои, насчёт которых он сейчас же позвонит в райисполком.

— Телефон временно выключается — кабель будем перекладывать, — отзывался Женька бесцветным голосом.

Таково было непременное начало их разговора, их, что ли, излюбленный дебют, разыгрывавшийся в неизменно бодром темпе. Сегодня Старков долго не слышал даже привычного ответа, над которым нечего было раздумывать.

— Алло! Измерьте длину шнура от трубки до аппарата! Как меня слышите? Треск не беспокоит? — не сдавался Старков.

— Хорошо. Не беспокоит, — ответил Виктор.

Это был вялый, неизобретательный ответ. Виктор не тщился вести забавный диалог. Он подумал, что в Женькином стремлении говорить так, точно ничего не произошло, есть что-то фальшивое. Впрочем, если б в голосе Старкова звучали сочувственные нотки или сдержанная печаль, Виктора и это резануло бы. Бывают такие положения, когда, какой тон ни избери, всё одно получается неладно. Тут надо искать не верный тон, а верный выход. И, может быть, Старков это понял.

— В общем, в школе увидимся, — деловито «закруглился» он. — Мы с Ромкой тебя ждём.

Виктор повесил трубку и только теперь понял, как ему не хочется идти в школу. Утешало лишь то, что идти надо не сразу. До двух часов было ещё время. Он полистал учебники, потом отложил их. Закрепил что-то в памяти «на живую нитку». Попробовал решить задачу по физике, но она не решалась. Взял газету, просмотрел заголовки, прочитал отчёт о футбольном матче, закончившемся со счётом 0:0… Наткнулся на шахматный этюд: «Белые начинают и выигрывают». Совершенно неясно было, как это сделать. Положение чёрных казалось даже лучшим. Под шахматным этюдом приютился шашечный. Тут требовалось пройти в дамки. Это тоже представлялось недостижимым — и на первый взгляд, и на второй…

Взяв портфель, Виктор вышел из дому заблаговременно, чтобы перед школой прогуляться. На улице ему почти сразу же попался навстречу Мигунов. Они пошли рядом, и Гришка сначала посочувствовал Виктору, назвал Глеба Анисимовича «мужиком лукавым», а потом признался, что сам сейчас «погибает» — по ночам так тянет закурить, что он часами лежит без сна.

— Вообще-то я бы не выдержал — плюнул и опять закурил, — но для Инки это был бы такой удар… — произнёс он, доверительно понизив голос после «но», — что я… ну, нельзя.

Затем, не делая паузы, Мигунов пропел частушки, которые он с приятелем сочинил прошлым летом. После каждого куплета он победно смеялся и спрашивал: «Ерунда, да?» Виктор кивал и боялся, что это выглядит поощрением. На самом деле он лишь соглашался с тем, что Гришка напевает ерунду. И, слушая эту развязную ерунду, глядя в смеющийся рот Мигунова, думал о том, как странно, что Гришка небезразличен Инне и может нанести ей удар, причинить боль, тогда как любой поступок Виктора, наверно, ничем её не затронет.

Они пришли в школу к звонку.

Ни на истории, ни на алгебре Женька с Виктором не успели перемолвиться ни словом. Только на большой перемене они вместе вышли из класса, и, едва заговорили, их тут же перебил голос Матвеева, который возвещал по школьному радио:

— …Победителями конкурса являются: ученики десятого класса Пустовойт и Динабург, а также восьмиклассница Люда Семёнова. Завтра они выступят перед нашим микрофоном.

После этого зазвучал «Марш энтузиастов».

В сущности, тут не было для Виктора ничего нового и ничего неожиданного. Но это было напоминание о том, что со вчерашнего вечера его, Виктора, повело не по той стезе, и Люду Семёнову повело по другой, но тоже не той стезе, и движение это продолжается.

«Марш энтузиастов» не вызвал в нём всегдашнего отзвука: прилива сил и знакомого радостного волнения. Про себя он отметил это с таким же беспокойством, с каким вчера на миг ощутил, что его не увлекает разговор об Инне…

— Да будет же на твоей улице праздник! — прокричал над его ухом Старков с заражающей бодростью и уверенностью.

И почти одновременно пронёсся из учительской в класс Матвеев, на бегу крича:

— Физик заболел! Вы! Физик заболел!..

Виктор не раз замечал, что в такие минуты старшеклассники мало чем отличаются от младших ребят.

В этот раз и у него в голове мелькнуло только, что можно сейчас уйти, а последний урок — пропустить… Виктор опрометью бросился в гардеробную…

В переулке он едва не столкнулся со своей матерью, Флорой Александровной, шедшей, как видно, в школу разузнать об Алёшиных успехах. Виктор вовремя перешёл на противоположный тротуар и, разминувшись с нею, стал быстро удаляться от школы, гадая, какой и как скоро наступит для него праздник…

Когда он вернулся домой, то застал, как вчера вечером, пустую квартиру. Почему-то ему пришло на ум дождаться прихода домашних, притаясь, не зажигая света, и услышать, о чём они будут говорить, когда его нет; считая, что его нет. Это желание не имело ничего общего с любопытством Тома Сойера, которого интересовало, что о нём говорят. Виктора (особенно в Алёшином возрасте) занимало совсем иное: как живут люди, что происходит там, где его нет. Это казалось ему таинственным. Спрятавшись, он желал увидеть, как течёт жизнь там, где его нет. Где его как бы нет.