Софья Могилевская - Повесть о кружевнице Насте и о великом русском актёре Фёдоре Волкове

Смех, как ветром, смело. Один страх остался. Глаза у девушек круглые, испуганные. Ну, пропала теперь Настенька... Да и им всем несдобровать.

— Ты куда ж это, родименькая моя? — не сказала, а пропела Неонила Степановна.

Настя опустила глаза. Говорить нечего. Лучше молчать.

— Отвечай: куда вырядилась? — снова спросила Неонила Степановна. Однако же теперь голос у неё громкий, властный, как у самой барыни.

И опять Настя в ответ ни слова. Но глаза подняла. Смотрит прямо, смело, не мигая.

А чего ей бояться? Разве она худое задумала? А говорить всё равно ничего не станет. Как бы ей девушек не подвести опрометчивым словом.

— Молчишь? — прошипела Неонила Степановна и подскочила к Насте. Раз — и платок с головы её сдёрнула. Потом схватила за косу и поволокла за собой из девичьей.

— Мне не сказываешь, перед барыней повинишься...

Анфиска кинулась к Дуне:

— Дунюшка, свет ты наш! Будь заступницей. Беги спасай Настю. Проси за неё тётку. Может, тебя послушает, Настю не накажут...

У Дуняши скривился пухлый рот:

— Не пойду. Она мою тётеньку и так и эдак, а я проси... Нашли дуру!

Девушки переглянулись и молча взялись за работу.

Хоть нынче воскресенье, а барыня Лизавета Перфильевна не в духе. Всю ночь не спала. Блохи заели. Сходив к поздней обедне и откушав кофей, она надела капот, чепец и села в кресла. И капот и чепец не первой свежести, кое-где в сальных пятнах. А чего без толку рядиться? Кабы для гостей...

Барыня Лизавета Перфильевна была пудов на шесть. Рыхлая, белая, похожая на тесто, что вылезло из квашни. Подбородок лежит у неё на груди, а глаза глядят сонно. В них ни мысли, ни желаний, одна скука.

— Неонилка, — вдруг говорит барыня, не повернув головы. Неонила Степановна тут же: стоит за креслами, ждёт барыниных приказаний. — Сходи, дура, на кухню, скажи, чтобы куриных пупков на меду сготовили... Да чтобы инбиря не забыли положить.

Барыня любит покушать. И любит она блюда старинные, сытные. Не какие-нибудь тартуфели, а подовые пироги с горохом, с репой, с солёными груздями. Лапшу с курой, поросячьи ножки с хреном.

Только Неонила Степановна убежала на кухню заказывать стряпухе куриных пупков на меду, барыня новое надумала: хорошо бы стерляжьей ухи отведать, давненько не было.

Не успела Неонила Степановна вернуться, не успела доложить, что, мол, куриные пупки уже готовятся и что имбирь не забудут положить, а барыня ей уже о новом толкует:

— Поди скажи, бестолковая твоя голова, чтобы мужиков послали на Волгу... Хочу ухи стерляжьей.

Неонила Степановна опять к двери.

И вот тут-то по дороге на кухню услыхала она вроде в девичьей непорядок: шум, смех, веселье. Подумала: «Опять эта самая Настасья обушковская мешает кружевницам работать. Сейчас надаю ей...»

Заглянула Неонила Степановна в девичью, а там представление в самом разгаре. Как раз её самоё Настя передразнивает. А все девушки до упаду хохочут.

Света белого невзвидела Неонила Степановна. Вот, кажется, на месте растерзала бы пакостную девку. Ишь, чего посмела... И перерядилась к тому же!

Ухватив Настюшку за волосы, она поволокла её к барыне на расправу.

— Сейчас ты у меня поглядишь, подлая! Сейчас мы с барыней тебя на конюшню... Узнаешь, почём пуд лиха!

Бледную, чуть живую от страха, втащила она Настю к барыне и швырнула перед ней на пол.

— Вот, матушка-барыня! Чего только задумала смутьянка... Перерядилась, невесть куда собралась!

А барыня лишь глаза скосила на Настю, ничком лежавшую на полу, и тут же перевела взгляд на прислужницу.

— Наказала мужиков на Волгу послать?

Засуетилась Неонила Степановна:

— Да я, матушка-голубушка... Вот иду мимо девичьей, слышу...

Барыня приподнялась с кресел. В глазах теперь не скука, а гнев, ярость.

— Ты что, в своём уме? Не наказала ещё, чтобы мужиков за стерлядью послали? — И хлоп Неонилу Степановну сперва по одной щеке, потом по другой.

Та позеленела. Не от боли — от обиды. Её, можно сказать, старшую изо всей барской челяди, барынину советчицу, и по щекам... Срам какой!

Только с барыней шутки плохи, когда в гнев войдёт, и Неонила Степановна со всех ног метнулась из комнаты.

А барыня снова опустилась в кресла и теперь поглядела на Настю, сжавшуюся тёмным комочком у её ног. И вдруг спросила нехотя, беззлобно, вроде как бы любопытствуя со скуки:

— Бежать, что ли, надумала?

Настя подняла голову. Глаза её встретились с глазами барыни. Хоть знала она, что люта бывает на расправу Лизавета Перфильевна, сейчас почему-то не испугалась. И, покачав головой, тихо ответила:

— В мыслях такого не было...

И, может, потому, что смелые и ясные были у Насти глаза и бесхитростен был их взгляд, только барыню слова её не разгневали. Помолчав, она спросила:

— А вырядилась зачем?

Семь бед — один ответ. Настя, голосом еле слышным, ответила:

— Сказывают люди, будто у купцов Волковых представления... Поглядеть хотела...

Сказала и опустила голову. Теперь вся в барыниных руках. Захочет — забьёт насмерть, захочет — помилует.

А барыня со вниманием поглядела на Настю: не про эту ли девку говорят, будто складно сказки сказывает? Нужно бы послушать. Чего-нибудь страшное пусть расскажет. Только не на ночь. А то, упаси бог, приснится!

Вслух проговорила:

— Больно прыткая. На том свете гореть будешь в адском огне.

— Виновата, — прошептала Настя, ещё ниже опустила голову.

— Ладно, — вздохнув, сказала барыня. — Ради праздника — прощаю... Но только помни... в другой раз не помилую.

Припадая на короткую ногу, вбежала Неонила Степановна. Мышиные её глазки метнули взгляд на Настю. Заюлила перед барыней:

— Как наказали, так и сделано, матушка наша, кормилица! Самых лучших мужиков снарядила рыбку ловить. Антона, да Лёньку Безухова, да Алексашку... Обещают вó какую приволочь, чтобы душенька твоя порадовалась...

А барыня и не слушает. Ну её, стерлядь! Лучше пошлёт она кого-нибудь в гостиный двор взять у немца в лавке кровяных колбас.

Спросила, кивнув на Настю:

— Кружева-то как? Научилась плести?

Неонила Степановна замахала руками: какое там! Ничего не умеет... Хоть бились с ней, бились...

— Когда так, пусть воду таскает, — проговорила барыня. Отвернулась и от Насти и от служанки.

Неонила Степановна ушам своим не поверила. Переспросила:

— На конюшню-то послать смутьянку?

— Говорю, пусть воду таскает, — зевнув, повторила барыня и перекрестила рот.

Неонила Степановна вскипела: как? Девчонка осрамила её на всю жизнь, а ей за это ничего? Даже не постегали на конюшне? Да где же тут правда, люди добрые!

Однако перечить барыне страшно. Не с той ноги нынче встала. Гневная.

Вытолкнув Настю из господских комнат, Неонила Степановна потащила её в сени. Потом спихнула с крутой лестницы прямо во двор и вдогонку крикнула: