Хорст Бастиан - Тайный Союз мстителей

— Возьмите учебники, — сказал учитель, — и прочтите последний абзац на двести шестнадцатой странице. Мы потом поговорим о том, что там написано.

«Время хочет выиграть, — догадался Друга, — чтобы стихотворение до конца прочитать». Альберт посмотрел на него понимающе, и оба ухмыльнулись. Неожиданно подняв голову, учитель заметил это. Но ничего не сказал, а стал читать дальше. Время тянулось страшно медленно, и Друге показалось, что учитель хочет выучить стихотворение наизусть. В конце концов, Линднер сложил листок и сунул его в боковой карман пиджака.

— Прочитал? — спросил он Другу Торстена.

За Другу ответили сразу многие голоса:

— Да.

— Хорошо, — сказал учитель. — А теперь, Друга, расскажи нам, почему во Франции четырнадцатое июля отмечают как национальный праздник.

Друга встал. Он так и не успел прочитать заданного и сразу начал запинаться.

— Потому что… Четырнадцатое июля… Во Франции отмечают четырнадцатое июля как национальный праздник… Четырнадцатое июля во Франции никто не работает потому…

— Нет, лучше пускай кто-нибудь другой расскажет! — спокойно сказал учитель. — Ты, вероятно, не успел до конца прочитать.

— Да, да, — согласился Друга и сел.

Теперь он был убежден, что учитель угадал в нем автора стихотворения, и ему стало не по себе. И не то чтоб он вдруг испугался. Нет, у него возникло чувство какой-то неуверенности — он же не знал, на что учитель решится.

Шел уже последний урок, а Линднер еще ни словом не обмолвился о стихотворении. Наконец он распустил учеников по домам, и Друга вздохнул с облегчением. Но тут же услышал:

— Друга Торстен, будь добр, подожди уходить.

— Мне остаться? — шепотом спросил Альберт, заметивший испуг товарища.

Друга покачал головой.

— Что ты! — Он попытался даже улыбнуться.

Учитель Линднер взял стул и поставил его рядом со своим — для Други.

— Садись, — предложил он.

Но Друга не садился.

— Это ты написал? — спросил учитель довольно приветливо и показал на переписанное стихотворение.

— Ну и что? — грубо ответил Друга, глядя полными ненависти глазами на Линднера.

Учитель сделал вид, что ничего не заметил.

— Хорошо, что ты пишешь стихи, — сказал он. — Только знаешь, я ведь тоже немного пишу. — Он улыбнулся.

Почувствовав, что у него колени сделались как ватные, Друга опустился на стул рядом с учителем.

— Но видишь ли, — продолжал учитель все так же приветливо, — когда пишешь стихи, необходимо соблюдать определенные правила. Настоящее стихотворение — оно как бы похоже на дерево. — Он развел руки, словно ветви. — У него есть корни, ствол, крона. И если ты попытаешься выкинуть из него хоть бы строчку или слово — оно рухнет. И добавить ничего нельзя — оно должно быть цельным и законченным. Но вот о твоем стихотворении этого, пожалуй, сказать нельзя… — Он ласково улыбнулся Друге. — К нему можно добавить еще десять строк, можно десять и вычеркнуть — от этого ничего не изменится.

Учитель еще говорил о том, что стихотворение должно образно рассказывать о чем-то, однако Друга уже ничего не слышал. На его лице отразился ужас, в голове все перемешалось. «Зачем он это делает? — думает он. — Я ненавижу его. Почему он не ругает меня? Почему не кричит? Я же должен ненавидеть его. Нет, я не вынесу этого, если он сейчас же не закричит! Хоть бы он ударил меня! Да, пусть он ударит меня — тогда я смогу защищаться».

Но учитель Линднер не ударил Другу Торстена. Должно быть, он вообще с ребятами умел быть только добрым. Он подошел к доске, написал на ней все стихотворение и стал говорить что-то о рифмах, повисших в воздухе, подробно объяснил, почему этого нельзя допускать…

Друга так сжал кулаки, что ногти впились в ладони. Он прикусил нижнюю губу и дышал часто-часто, словно после схватки на ринге. Нет, больше он не в состоянии здесь сидеть, он вскакивает — еще секунда, и дверь захлопывается за ним.

В коридоре его ждет Альберт, Родика и другие члены Тайного Союза. Друга стоит перед ними с искаженным, бледным лицом. Альберт, готовый тут же ринуться в бой и отомстить, спрашивает:

— Всыпал он тебе?

Словно вернувшись из другого мира, Друга переспрашивает:

— Ты о чем?

— Ну, всыпал он тебе?

— Оставь меня в покое! — выкрикивает Друга и бросается бежать.

— Хи-хи! — хихикает ему вслед Длинный и стучит пальцем по виску. — Свихнулся!

Ночью все кошки серы. За это Вальтер и любил ночь. Правда, если откинуть месяц и прочую мишуру, которой в это время все небо захламлено. Ему все равно, ведь он звезд с неба не хватал! Зато охотно забирался в чужие коптильни и там уж хватал что ни попало. А для этого лучше, чтоб на небе не было всего этого мишурного блеска. Грязные тучи куда спокойней. Но правда, лазить надо осторожно, а то ведь можно и шею сломать. Это-то Вальтер понимает: тише едешь — дальше будешь. Вот мы и на сарай уже влезли. Теперь можно отдышаться, повертеть головой, оглядеться. Ничего подозрительного, все тихо. Дождь моросит по-прежнему, дворовый пес забился в конуру, должно быть спит. Значит, можно дальше двигать!

Шаг за шагом по толевой крыше Вальтер подбирается к жилому дому. А дом-то приуныл под дождем, как промокший солдат на посту. Вот наконец и фронтон! Еще два шага влево, — и Вальтер нащупывает черепицу. «Спокойствие, прежде всего спокойствие!» — говорит он себе и еще раз оглядывает все вокруг своими жабьими глазами. Тихо. Теперь он уже всерьез берется за черепицу. Тащит, тянет, давит, качает — не торопясь, конечно, осмотрительно. Наконец одна из черепиц поддается, что-то трещит. Но в собачьей конуре по-прежнему тихо. Вальтер кладет первую черепицу на крышу сарая. Потом еще одну, и еще… Так время идет. Много-много времени проходит. Дождь усиливается. Вот теперь можно и попробовать. Решетка больно частая. Вальтер ложится на скользкую от дождя крышу и просовывает ноги между планками. Не треснули бы! Черт!.. Живот ободрал. Но он спускается все ниже и ниже. А одна планка все-таки треснула.

Вальтер затаил дыхание, а потом протиснулся до конца и опустился на чердак. Так, прибыли, значит. Самое трудное позади. Вальтер ощупью двинулся по чердаку, зажег лучину, прихваченную с собой. Впереди белела стена заветной коптильни. Он осмотрел замок, и на лице его появилась презрительная ухмылка. Секунду он порылся в кармане и достал связку отмычек. Уже при второй попытке замок, сухо звякнув, открылся. Чуть скрипнула дверь. Вальтер вытянул шею, как будто так лучше было слышно… Порядок!

Переступив порог коптильни, он с наслаждением вдохнул аппетитный запах. Затем начал осмотр каждого куска сала, каждого кружка колбасы. Вот он воткнул лучину в жирный окорок, чтобы освободить себе руки, и принялся снимать трофеи со стальных крюков. Кружок за кружком сначала исчезла колбаса, затем куски сала, ветчины — в его брюках, предусмотрительно завязанных у лодыжек. Так, теперь, пожалуй, и довольно. Вальтер прислонился к косяку и с наслаждением откусил кусок толстой колбасы, которую как раз держал в руках. Он не любил сказок, они чересчур утруждали его воображение, но страна молочных рек с кисельными берегами рисовалась ему примерно такой, как эта коптильня на чердаке.