Сильвия Труу - Месяц как взрослая

— Мне очень нужна помощь. Не смог бы ты врезать в дверь замок?

— В квартиру? — переспросил Индрек.

— Нет. В комнату.

— А замок есть?

— Я не знаю, какой купить. Приходи, посмотришь, посоветуешь, и тогда я куплю.

— Девочки, Мерле начинает амурничать, — громко засмеялась Хийе.

Индрек вопросительно посмотрел на Хийе, потом на Силле, которая низко склонилась над коробкой, и наконец снова глянул на Мерле.

— Поговорим в другой раз, — сказал он. — Я должен идти на склад.

Мерле достала из кармана халата пакетик и сунула его в руки Индреку.

— Возьми. А то здесь, среди сладкого, все время хочется соленого.

Индрек разглядывал пакетик.

— Бутерброды с килькой, — поспешила объяснить Мерле. — Я переложила их еще яйцом.

Индрек недоуменно поднял глаза.

— Это мне? — удивился он. — Ничего не понимаю. — Лицо его покрылось краской. — Спасибо, но я не ем килек, — сказал он и вернул бутерброды Мерле.

— Чего ты ломаешь голову по пустякам! — воскликнул Воотеле, выхватил у Мерле пакетик и сунул себе в карман. — В другой раз приходи прямо ко мне. Я помогу тебе ликвидировать подобные излишки.

Он подмигнул Мерле и, раскачиваясь, гусиным шагом вышел за дверь.

— Ну что, получила? — от души засмеялась Хийе.

— Разве твой отец не умеет врезать замок? — спросила Силле.

— Ты имеешь в виду маминого мужа? — бросила Мерле и резко села на стул.

Полными слез глазами она сердито глянула на Силле и Хийе и чуть слышно пробормотала, что пусть лучше с нормой справляются и не суют нос в чужие дела.

Девяносто три? Не может быть! И это сегодня, когда все за столом дуются и хмурятся. А еще пишут, что работа спорится, когда хорошее настроение.

Силле снова пересчитала свои коробки. И снова получилось девяносто три! Вот и слушай после этого психологов!

— Нийда! — ликовала Силле. — Ты не поверишь — у меня девяносто три. На три больше нормы. Ты веришь?

Нийда пересчитала свои коробки и только молча кивнула. Мерле и Хийе тоже занялись подсчетом.

Силле блаженно откинулась на спинку стула.

Значит, можно справиться! Теперь-то уже нет сомнения в том, что она, Силле, по праву находится тут, на фабрике, и сидит здесь, на этом стуле. Больше нет опасения, что она играет во взрослую, она и на самом деле взрослая. Если работа подтверждает, то и самый неверующий должен поверить. Даже ты сама должна поверить, ты, которая после отца и матери была, возможно, единственной, кто в глубине души еще сомневался.

Какое хорошее может быть у человека настроение!

— Ха! — воскликнула Мерле и распрямилась над своими коробками. — Радуешься, будто геройство совершила. Я сегодня сделала на целых девять коробок больше и то молчу. Ну что такого — девяносто коробок! Лучше спроси у бригадира, какая норма у взрослых фасовщиц.

«Ну вот, все!» — подумала Силле. Мама была права, когда говорила, что слишком большая радость продолжается всего мгновение. Будто ее и не было.

— Чего молчишь? Спрашивай! — воскликнула Мерле.

И сама через весь зал обратилась к Эндле, которая в противоположном конце стола записывала результаты работы.

— Наши молодые фасовщицы за семичасовой рабочий день должны расфасовать примерно сто десять — сто двадцать коробок такого размера. Если не больше, — сказала Эндла. — Но ведь вы, дети, не станете равняться со взрослыми? У вас совершенно особые условия и другие нормы.

— Слышала? Сто двадцать и, быть может, еще больше, — повторила Мерле. — А на много они старше нас? Всего на полтора-два года — девочки из нашей школы прошлого выпуска. Сама знаешь их. А ты радуешься: сделала девяносто три! Смешно немного и по-детски как-то.

Силле побледнела. Она увидела выжидающий взгляд Хийе: «Ну, что ты ответишь Мерле?» Но Силле молчала.

Тогда Хийе сама сказала:

— Да, те, кто постарше, могли бы тут повеселиться над нами и попрыгать, как прыгала ты вчера над своими девяноста коробками. Буду иметь в виду, Мерле. Если бы мне еще осилить эти проклятые восемь коробок…

Силле поднялась и попросила Нийду поторопиться.

— И чтобы на пляже ни одного слова о работе! — потребовала она. — На сегодня мне хватит с головой. Человек должен в конце концов и отдохнуть.

Прохладные белогривые волны окатывали Силле и смывали скопившуюся за день горечь. Но едва она растянулась рядом с Нийдой на горячем песке, как душа снова заныла.

Перед закрытыми глазами возникло пунцовое от неловкости лицо Индрека, появился пакетик с бутербродами, который он перекладывал с руки на руку, проплыли девяносто три «Рыбака» и еще откуда-то взялось сто двадцать полных коробок конфет…

— Хм, раскладывай вручную, как… во времена питекантропов или неандертальцев, — неожиданно для самой себя усмехнулась Силле.

— Кое-кто обещал, что сегодня о работе не скажет ни слова.

— А я и не говорю. Хотела только сказать, что будь моя воля, то ни одной коробки не фасовали бы вручную.

— А наборный шоколад? Даже в цехах его укладывают вручную.

— Тоже мне великие произведения искусства, чтобы укладывать вручную. Будь моя воля…

Она думала о цехе-автомате на заводе у отца. Видеть не видела, но пыталась со слов отца представить себе, как бы она сидела за огромным пультом управления и нажимала бы то на одну, то на другую кнопку. А полный цех машин знай бы себе работал.

Она приподнялась на локтях.

— И еще… — начала она.

— Кое-кто обещал, что на пляже… — прервала ее Нийда.

— Конечно, конечно, — согласилась Силле. — Я только хотела сказать, что был бы у нас хотя бы полуавтомат или самая простая система транспортера… Ах, будь моя воля…

— Ты будто вышла из газетного очерка — этакий положительный герой, который не знает ни сна, ни покоя, все ломает голову над обычными производственными проблемами. Если бы еще в твоем мозгу засело что-нибудь особенное.

Силле фыркнула и обещала в другой раз, перед тем как идти загорать с Нийдой, оставить голову и мысли дома на полке или сдать их в камеру хранения.

Она раскинулась на песке и вдруг ощутила страшную тоску по отцу. И тут же словно бы услышала его спокойный вопрос: «Ну, и какие заботы, девочка, гнетут твою головушку?» И голубовато-серые отцовы глаза тоже будто бы рядом — приоткрой веки и увидишь, как они пытливо смотрят на тебя. Нагретый солнцем песок под рукой напоминает отцову щеку — теплую и чуть шершавую. Такими Силле помнила отцовы щеки с тех пор, когда мама училась в Москве и отец после работы хлопотал возле плиты и временами склонялся над дочкиной тетрадью по математике.

Силле гладила пальцами песок и думала, что потолковать лучше всего об этих рабочих делах было бы с отцом, потому что он машиностроитель и рационализатор. Может, помог бы даже придумать что-нибудь стоящее.