Людмила Жданович - Пропали каникулы

Делать было совершенно нечего, и Саша побрёл к сараю. Потрогал шершавые, с серебристыми жилками, листья лопухов, от которых почему-то пахло укропом и земляной сыростью. Среди лопухов заметил старую приставную лестницу и обрадовался: «Заберусь на крышу — и никто мне не нужен!»

Нагретая солнцем тесовая крыша терпко пахла смолой. Саша растянулся на ней, горестно уставившись в небо. Это же надо, чтобы так не повезло! А всё Петька Гороховец со своим футболом. Не хотел тогда Саша играть, ведь только-только гипс сняли. Но Петька пристал как репей: «Сашка, проигрываем! Становись на правый край, иначе раздолбают!»

И вот — стал. Первым же мячом Петька так заехал Саше по больной руке, что в глазах у него поплыли тёмно-зелёные круги, а к вечеру, к приходу родителей, рука распухла…

В тот же день на семейном совете и было решено отослать его в деревню, к тётке. «Если до отъезда он не успеет свернуть себе ещё и шею», — добавила мама. А папа, увидев поскучневшее Сашино лицо, на все лады принялся расхваливать свежий деревенский воздух и парное молоко, совершенно необходимое сейчас его ослабленному травмами организму.

Сашу нисколько не интересовали свежий воздух, а тем более — парное молоко. Ехать ради воздуха и молока в деревню, где ты никого не знаешь и никто не знает тебя? Нет уж, спасибочки!

Чего только Саша ни делал, чтобы заставить родителей передумать, отменить своё решение. Мама уж было пожалела его, махнула бессильно рукой, зато папа оказался непробиваемым.

— Совсем не знаешь ты наших с матерью родных мест, Александр! — строго сказал он. — Зимой — школа, летом — Крым. А между прочим, по красоте наши места лучше южных будут! Да и тётя Глаша тебя ждёт не дождётся. Довольно спорить, собирайся!

Так вот и сплавили его в деревню.

Высоко по синему простору неба медленно ползли белые облака. Одно из них напоминало витязя в островерхом шлеме, другое — медвежонка с растопыренными лапами. И почему это в городе нет такого огромного неба? Крыши домов его, что ли, закрывают?

Разморенный солнцем, Саша вполглаза следил за облаками. Тихо, убаюкивающе нашёптывала что-то листва старой берёзы, раскинувшая свои ветки над самым сараем, да где-то невдалеке зудела то ли пчела, то ли шмель. Саше показалось, что витязь из облака нахмурился, строго погрозил ему пальцем и вдруг крикнул тёткиным голосом:

— Саша! Да где ты?! Иди молочка попей!

Приподнявшись на локте, Саша глянул вниз. Так и есть! Тётя Глаша стояла с кружкой на крыльце и близоруко оглядывала двор.

Опять еда! Саша даже замер от возмущения и, тихо соскользнув с крыши, оказался по ту сторону забора. Пригнувшись, петляя в зарослях смородины, он стал пробираться к реке. Пусть теперь поищет!

Раздвинув гибкие ветки лозы и спугнув рассевшихся у воды лягушек, Саша оказался на берегу реки. «Ничего себе река, — презрительно фыркнул он. — Вот море — это да, берегов не видно, а тут ручеёк — в ширину метра два, не больше, перепрыгнуть можно…»

Вода в реке была чистая, у берегов просвечивало светлое песчаное дно с яркими зыбкими пятнами солнца. Тихо плыла и плыла куда-то мимо Саши вода, и в ней, как в перевёрнутом зеркале, отражались белые айсберги облаков и пушистая зелень кустов. А что это там желтеет у самого ивняка? Кувшинки? Саша подошёл ближе. Точно, кувшинки! Два крупных цветка уже раскрыли свои глянцевитые блестящие лепестки, а со дна реки к ним тянулось несколько больших бутонов, под водой казавшихся восковыми. На воде покачивались тугие круглые листья, и Саша заметил, что за один из них зацепилась голубая лента. «Купалась какая-то растеряха!» — презрительно хмыкнул он, выудил ленту, повязал ею себе лоб, как это делал знаменитый индеец Чингачгук. Помчался по берегу.

На повороте реки он остановился. У самой воды сидела, склонившись над книгой, девочка. Из кустов ему были видны только тонкий прямой пробор и две длинные косички. В одной голубела точно такая, как у него, лента, хвостик другой был расплетен. Теперь понятно, кто эта растеряха!

Саша сорвал с головы ленту и, небрежно помахивая ею, не спеша прошёл около девочки. Она не подняла головы.

«В самом деле зачиталась или задаётся? Девчонки — они ведь все воображалы! — подумал Саша и свистнул.

Девочка подняла голову и окинула его далёким туманным взглядом, будто спросила: «Ну чего ты тут шляешься? Уходи, откуда пришёл!» И хотя она не сказала ничего подобного, Саше отчего-то стало неловко.

У девчонки был чуть вздёрнутый веснушчатый нос и яркие синие глаза.

Саша смущённо переступил с ноги на ногу и спросил каким-то противным самому себе тихим голосом:

— Твоя лента, что ли?

У девочки дрогнули тёмные ресницы, в синих глазах вспыхнули весёлые огоньки.

— Моя!

Улыбнувшись, она ловко, не глядя, вплела ленту в косу и, кивнув Саше, — спасибо, мол! — опять склонилась над книгой.

«Даже не спросила, где я её взял!» — вдруг обиделся Саша.

Ему ничего не оставалось, как уйти, но… уходить почему-то не хотелось. Хоть и девчонка, а поговорить можно, всё не так скучно будет…

Саша с притворным вниманием стал рассматривать нарядную стрекозу, которая, будто маленький вертолёт, неподвижно висела над розово-лиловым клевером. В голову, как назло, не приходило ни одного путного слова. Трудно, ох как трудно разговаривать с девчонкой! Ещё вообразит невесть что… И Саша, отставив ногу, изрёк:

— Ну и скучища у вас тут! Жуть!

Девочка подняла на него непонимающие глаза, и Саша смутился окончательно. Он принялся путанно объяснять, что случайно попал сюда, а вообще-то, он каждое лето отдыхает на море…

— Вот где красота! Плывёшь по волнам — вверх-вниз, вверх-вниз — здорово! Особенно в шторм. Я как заплыву — берега не видно!..

Запнувшись, он осторожно покосился на девочку: поверила? На самом деле — но это была его позорная тайна — Саше, после того как он однажды чуть не утонул, разрешалось отплывать от берега даже в самую тихую погоду всего на пять-шесть метров.

Зря он только старался! Рассказ о его морских подвигах девочка пропустила мимо ушей. Пожав худенькими плечами, она безразлично сказала:

— Не нравится — так уезжай! Мне же тут хорошо.

Кое-как оправившись от смущения, Саша снова принял вид человека разочарованного и скучающего.

— Тебе, может, и хорошо. Ты в этой деревне живёшь, привыкла. А мне тут…

— Если можно считать Ленинград деревней, — улыбнулась девочка.

— Так ты из Ленинграда?! — опешил Саша и вдруг покраснел, представив, каким надутым индюком выглядел он со своим глупым бахвальством.

В Ленинграде он был только один раз, на экскурсии, но всё-таки это была зацепка — теперь было о чём говорить. Раздумывая, с чего бы начать, Саша уселся на траву, вспугнув покачивающуюся на цветке красавицу стрекозу. И тут выяснилось, что эта девчонка и не собирается с ним разговаривать: нетерпеливо тряхнув косичками, она опять уткнулась в книжку.