Ирина Дегтярева - Цветущий репейник

«Всё, больше никогда», — счастливо бормотал Петька, протискиваясь в щель между штакетником и лодочным сараем.

Дома все окна сонно темнели. Время было что-то около трёх часов ночи. Петька ещё во дворе снял ботинки и влез через окно на террасу. За дверью был узкий коридор, в который выходили двери комнат. В коридоре мальчик наткнулся на отца.

— Ты что тут, почему в одежде? Куда собрался? Опять с мальчишками что-то затеял? Ну-ка марш в постель! Завтра поговорим.

Петька получил твёрдой отцовской ладонью по заду и с этим ускорением влетел в свою комнату, радуясь, что легко отделался.

Петька разгладил край голубого атласного одеяла у себя на груди. Солнце уже облизало жарким языком всю комнату, и одеяло стало привычно и ненавистно душным. Всё ночное под огнём утреннего солнца сгорело, растворилось в дымке паркого весеннего марева.

И вдруг Петька услышал лёгкий звонкий стук о деревянные половицы. Белый шарик выскользнул из кармана Петькиных штанов, висевших на стуле. Шарик — доказательство ночного преступления — простучал, попадая в такт с Петькиным лихорадочным сердцебиением, и остановился около ножки стола.

Петька выпрыгнул из кровати, накрыл улику ладонями и огляделся. Куда его спрятать так, чтобы никто никогда его не нашел? Но и выбросить его Петька не решился бы. Куда? В компостной куче во дворе шарик не растворится, и отец найдёт, когда будет разносить компост по грядкам. А сухой мусор тоже отец вывозит с участка на поселковую помойку. Сжечь?!

Шарик в ладони нагрелся и был как живой. Петька разжал пальцы и посмотрел на свою добычу. Шарик оказался не совсем белым, а чуть желтоватым с чёрным штампиком на круглом боку. Буквы на штампике были неразборчивыми, и оттого загадочные, расплывчатые буквы напоминали звериную мордочку. Как её можно сжечь? Да и такого шарика, звонкого, прыгучего, у Петьки никогда не было и вряд ли будет. Зачем покупать шарик для пинг-понга, если нет самого пинг-понга?

В течение дня Петька раз десять перепрятывал его, пока не потерял. Лихорадочно искал полчаса, а обнаружил у себя под подушкой. Он трясся от мысли, что его разоблачат. Петька делал суетливо-весёлое лицо. Он думал, что ведёт себя непринуждённо, и очень удивлялся, когда мать снова и снова спрашивала:

— Нет, ты всё-таки признайся, что ты спроворил?

— Ма, ну что ты? Чего я мог сделать? — почти искренне возмущался Петька, что вызывало ещё большие подозрения у матери.

В конце концов Петька не выдержал маминого настороженного взгляда и скрылся на крыше лодочного сарая.

Отсюда с чёрной толевой жаркой крыши хорошо просматривался Нижний и Верхний посёлки и река.

Петька скинул рубашку и улёгся на живот. На краю крыши в давно не чищенном жестяном водостоке колыхалась сухая прошлогодняя трава и рыжел мох. Спину обжигало солнце, в нос тошнотворной волной катил запах раскалённого рубероида. Эту волну слабым ветерком с реки то и дело сносило в сторону, но ветер ослабевал, и запах поднимался от крыши с удвоенной силой.

Но Петька упорно лежал. Глаза слезились от слепящей солнечной ряби на реке. Наводнение выглядело неправдоподобным.

Половина посёлка была вынуждена уехать, эвакуироваться. Одни переехали к родственникам в Верхний посёлок, а других расселили в спортзале школы. Все переехавшие по очереди патрулировали Нижний посёлок вместе с участковым. Именно на этот патруль едва не наскочили Николай и Петька.

Шарик теперь лежал у Петьки в кармане. Этот «тайник» оказался самым надёжным.

Петька перевернулся на спину, раскинул руки, проводя ладонями по шероховатому горячему рубероиду. Высоко-высоко летел реактивный самолёт, оставляя пушистый след. Петька не смог долго смотреть на пронзительно солнечное небо и закрыл глаза.

Над посёлком часто летали самолёты. Ночью с востока на запад ползли по чёрному небосводу красные мигающие точки. Там, высоко, близко к космосу, в освещённом салоне летела другая жизнь. О ней рассказывал Петьке старший брат Кирилл, который летал за штурвалом таких самолётов.

Из своей другой жизни он присылал родителям письма и деньги, и, когда мать очень жаловалась ему на Петькино поведение, Кирилл грозился забрать брата к себе в Москву на перевоспитание. Но, пока он жил в общежитии, мать не решалась отпускать к нему Петьку.

Другая жизнь летела в мягких креслах, ей подавали еду в пластиковых лоточках, сок и вино в пластмассовых стаканчиках, а куда прилетят — море, песок, пальмы, пахнет булочками и пирожными из кондитерской и шашлычным дымком с набережной. Эта другая жизнь никогда не прилетела бы сюда, в затопленный Нижний посёлок, да и в залитый солнцем, пыльный Верхний тоже она не заглянет. Тут воруют друг у друга, считают деньги от получки до получки и ругаются из-за нехватки денег, дерутся жёны с мужьями, мужья с жёнами и детьми, и не всегда потому, что пьяные, чаще просто так, потому что никогда не придёт сюда другая жизнь.

Петька всхлипнул, провожая взглядом тающий самолётный след.

Ему не нужно было чужое барахло, впопыхах брошенное бегущими от наводнения людьми. Хотелось увидеть другую жизнь.

— Петька, — позвал отец.

Петька свесился с края крыши и не торопился слезать.

— Ты куда это ночью собирался? — отец стоял у сарая, опираясь на вилы и привычно хмурясь. Он даже не поднимал головы. Чтобы навести на Петьку страху, ему и смотреть на сына не надо было. Хватало мрачно-угрожающих ноток в голосе.

Петька молчал. Что ни скажи сейчас, отец не поверит. Да и никакая правдоподобная ложь в голову не приходила.

— Пакость какую задумал? Смотри у меня! — всё так же набычившись, монотонно продолжал говорить отец. — Живо шкуру спущу. Ты меня знаешь.

Прижавшись к крыше, Петька втянул в себя голову.

— Слазь оттуда, бездельник! Помоги сено перекидать. Хватит хныкать. А ночью нечего колобродить! По ночам мародёры по посёлку ползают. Увидишь их случайно, так прибьют и фамилию не спросят. Слышишь?

— Я никого не боюсь, — пробурчал Петька с крыши.

— Смельчак, — хмыкнул отец. — Увидишь мародёра, так в штаны напрудишь. Слезай быстрей! Дождь собирается. Сено только подсохло, сейчас снова вымокнет.

Вечер приплыл раньше обычного вместе с проливным дождём. Петька сидел в своей комнате в темноте, облокотившись о подоконник, воткнув локоть между горшками с геранью. От неё горько пахло. Петька вздыхал, сжимая в кармане белый шарик и вспоминая, с какой ненавистью отец говорил о мародёрах.

Петька слез с табурета, включил настольную лампу, поискал на полке корешок энциклопедии.