Галина Ширяева - Возвращение капитана

— Папа! — заорала я.

Может быть, если бы я назвала его Виктором Александровичем, а он бы этого не заметил, все было бы по-другому. Наверно, мы с папой бросились бы наверх громить Татьяну Петровну, а мама тут же села бы писать про нее фельетон. Но я забылась, назвала его папой и от этого растерялась.

— Ты… ты уже здесь? — пролепетала я. — Ты уже приехал?

— Приехал, — ответил Виктор Александрович. — Почему ты не спишь?

Он сидел на табуретке в пыльном командировочном плаще, от которого на всю кухню пахло полынью и еще чем-то летним. Лицо у него было усталое и бледное. Наверно, приехал он на попутной машине.

— Твоя телеграмма его уже не застала, — сказала мне мама. — Иди спать, Люся.

Папа тоже стал посылать меня спать. По всему было видно, что они не собираются при мне продолжать свою ссору. Я еще немного постояла на пороге, нажаловалась зачем-то на Саньку, потом промямлила что-то насчет того, что мне нужно рассказать папе кое-что очень важное. Я хотела сказать ему, что картины Татьяна Петровна, наверно, продала Аркадию Сергеевичу, и надо бы отобрать их у него. Но папа проговорил «утром, утром» и услал меня спать. Мама прикрыла за мной дверь, и они снова начали тихо шептаться.

Когда мама и Виктор Александрович вот так вдвоем разговаривали где-то рядом, мне всегда делалось спокойно и хорошо. А теперь мне не было хорошо! Моего Вандердекена, моего капитана, предали!

Когда я встала утром, Виктора Александровича дома не было. Мама, которая еще не успела уйти на работу, сказала, что он отправился куда-то по важному делу и скоро вернется, и попросила меня приготовить для него какой-нибудь завтрак, потому что он еще не завтракал, аппетита не было.

У меня тоже не было аппетита, и болела голова, и хотелось плакать из-за моего капитана, но я все-таки порылась в наших запасах и нажарила картошки. Когда она поджарилась, я прикрыла сковородку тарелкой и побежала к Фаинке.

Я сама не ожидала, что Фаинка так сразу поверит мне и так быстро откажется от своей любви.

— Продала? — злорадно переспросила меня Фаинка, ни капельки почему-то не удивившись такому поведению их любимой и ненаглядной Татьяны Петровны. — Я так и знала! Знаешь, как она вчера с моей мамой поступила?

— Как?

— Она заставила ее какого-то артиста искать. Мама не курьер, не рассыльная и не уборщица! Больно ей надо по театру бегать!

— Она и не бегала! — крикнула я. — Она и не пошла вовсе его искать. Это Татьяна Петровна пошла. Сама!

Получилась странная вещь: я пришла к Фаинке, чтобы разоблачить Татьяну Петровну, а мне приходилось ее защищать. От Фаинки, которая первая в нее влюбилась и даже украла куртку у дяди, чтобы сшить себе такое же в точности платье, какое есть у Татьяны Петровны! Не знаю сама, почему это я вдруг так страшно разозлилась. Наверно потому, что Фаинка уж больно быстро отказалась от своей любви. Я вдруг сказала ей, что ухожу и больше, пожалуй, к ней не приду до самого первого сентября. Тем более, что мы с ней теперь все равно враги, потому что наши отцы поссорились. Они и в самом деле разругались, но еще давно, еще весной. Папа хотел устроить выставку картин Петра Германовича в фойе театра, а Фаинкин отец, театральный директор, не согласился.

— Все равно она со своей премьерой провалится! — крикнула Фаинка мне вслед. — И мама сказала, что они в театре про нее такое знают!.. Такое, что все ахнут! Только она говорить пока мне не хочет!

Я показала Фаинке язык и ушла.

Папы дома все еще не было. Я съела картошку и стала жарить для него колбасу.

Торчать почти битый час на кухне и не встретиться там с Марулькой было невозможно! Марулька то чайник кипятила, то манную кашу варила, то готовила косметику.

И теперь она появилась на кухне с кастрюлькой в руках. Я окатила ее таким взглядом, что она стала ежиться и корчиться у плиты, словно я поджаривала ее, а не колбасу.

Может быть, у нас никакого разговора не произошло бы, если мы с Марулькой не столкнулись бы кастрюльками у водопроводного крана. Я прорвалась к крану первая и стала набирать воду в свою кастрюлю, хотя мне совсем не нужно было воды и вообще мне не нужно было сейчас никакой кастрюли, я схватила ее, когда увидела, что Марулька вошла с кастрюлей.

— Продались за кожаные платья, да?

— Чего? — спросила Марулька.

— Продали Петра Германовича за халат с золотом, да?

— К-кто продал?

— И Виктора Александровича продали! Он старался-старался, а вы его продали! Все теперь смеются, говорят — хвастался, что художник хороший, а теперь и на выставку-то везти нечего, одна мазня осталась.

Кастрюлька моя уже давно была полна, вода переливалась через край, но мне не хотелось уходить от крана, потому что я еще не высказала ей до конца все.

— Если хочешь знать, — прошептала я, — если хочешь знать, я сегодня ночью слыхала, что у Виктора Александровича готов про вас фельетон. Он написал, а мама в газете напечатает. Я сама собственными ушами сегодня слышала.

Марулька побледнела.

— Это неправильно! — сказала она дрожащим голосом. — Это неправильно — фельетон… Мы их не продавали!

— А где же они?

Марулька снова принялась тянуть шею и вытягиваться сама в струнку, словно за спиной у нее не было никакой опоры. А ведь за спиной у нее был дверной косяк!

— Дай клятву, что никому не скажешь! — прошептала Марулька.

Моя кастрюлька уже давно захлебнулась, и я тоже чуть не захлебнулась от нетерпения, но я все-таки сказала, что никакой клятвы не будет, а фельетон будет.

Марулька посмотрела на меня так, словно я ее убивала.

— Они вовсе не проданы, — сказала Марулька. — Никто их не продавал… Они вовсе… Они там.

У меня отлегло от сердца.

— Где? — спросила я.

— Там…

— Где?!

Марулька кивнула куда-то наверх:

— Там.

— Где?!

— Там, в башне…

— Ага! — воскликнула я. — Это ты их туда спрятала! В тот вечер, когда зажигала лампу! Ты их украла у Татьяны Петровны!

— Неправда! — закричала Марулька. — Неправда! Они там уже были! В тот вечер я их только от дождя прикрыла! Там же крыша в углу худая…

— Кто же их спрятал?

— Не знаю! — крикнула Марулька, и я поняла, что она знает.

— Татьяна Петровна?

— Не знаю!

Я поняла, что Татьяна Петровна.

— Зачем? Марулька! Почему? Почему она их туда спрятала?..

— А потому, что больше некуда было! — крикнула Марулька.

Она коротко вздохнула, оттолкнула мою кастрюльку от крана и подставила свою… Вода набиралась в кастрюлю ужасно долго. Потом кастрюля все-таки наполнилась и захлебнулась, как и моя, а Марулька все держала ее под краном.

От колбасы на сковородке уже давно шел дым, но мне было не до нее. Ничегошеньки я не могла понять! Наверно, и в самом деле я очень неразветвленная…