Михаил Штительман - Повесть о детстве

Так лежал Моисей. Руки плохо слушались его — в них не было силы. Боль была в ногах и в боку, и казалось, каждый кусок его тела жил самостоятельной, своей жизнью: ноги жили отдельно, руки жили отдельно, голова отдельно, и от них всех должен терпеть один он, Моисей. Он знал красноармейцев, которые, услышав, что берут их родной город, просились в наступающую часть, чтобы вместе с ней войти на родные улицы. Они были счастливы, если получали разрешение, и неслись туда, боясь опоздать к бою. А вот сейчас, когда освобождают его родной край и вышвыривают последнего вражьего солдата, он лежит здесь, как дурак, как черт знает кто! Моисей был уверен, что с болезнью нужно поступать, как с врагом, и стрелять даже в бегущую. И если теперь она убегает от него, то нужно встать, плюнуть на эту жаркую постель и уйти, прикончив болезнь раньше, чем она сама уйдет от него.

Неожиданно мысли его оборвались. Моисей присел на кровати, настороженно прислушиваясь к чему-то. Снизу неслись выстрелы, мелкие и частые. «Первая очередь, — подумал Моисей. — „Максим“ работает!» И сразу же голова, ноги и руки зажили одной жизнью. Сбросив мохнатое одеяло, Моисей, бледный и встревоженный, откинул к стене подушку и, вытащив, из-под матраца припрятанный браунинг, выбежал из палаты. В коридоре он остановился и опять прислушался. Выстрелы повторились, стреляли совсем близко, во дворе. Крадучись, спустился он по железной винтовой лестнице вниз и ударом ноги открыл дверь. Навстречу ему, путаясь в полах шинели, неуклюже бежал человек в надвинутом на глаза картузе.

— Дядя Моисей, куда вы? — испуганно крикнул он.

Но Моисей не узнал Семы и, схватив его за ворот шинели, крикнул, не владея собой:

— Я слышал… Пулемет!.. Стреляли…

— Это мы, — извиняющимся голосом заговорил Сема. — Внизу щепки колют. Мы достали дров.

Моисей вытер рукавом лоб и тихо опустился на ступени. Несколько секунд он сидел молча, тяжело дыша. Сема не решался заговорить с ним. Вчера, собрав у соседей пилы и топоры, они ушли в лес за дровами для больницы и вот сегодня с утра кололи щепки. Кто бы мог подумать, что ему покажется… Такая история! Сема чувствовал себя смущенно и неловко.

— Это ты, Сема? — тихо спросил Моисей.

— Я.

— Тебя трудно узнать, — успокаиваясь, заговорил Моисей, — такая богатая шинель! Такой пояс!.. А ну, посмотри на меня!

— А как вы?

— Ты разве не видишь? — удивленно сказал Моисей. — Я уже здоров.

— Я вишу.

— Да, я здоров, — повторил Моисей и, шатаясь, поднялся со ступенек. — Дай-ка твою руку, Сема. Так… Ну-ка, посмотрим на небо… — Он сделал несколько шагов и, поправив пояс, глубоко вздохнул. — Очень хорошо, через пару дней и я в путь…

— Куда?

— На фронт, Сема, — сказал Моисей, и оттого, что решение определилось, ему сразу стало хорошо и легко, — на фронт — и прощай, Чернушка! А потом придем и такие здесь именины устроим! Музыкантов пригласим, и чтоб они не сидели на одном месте, а ходили по улицам и играли вальс… Ты понимаешь, Сема?

— Понимаю, — повторил Сема и улыбнулся. — Сначала листочки сыплются, а потом дерево падает.

Моисей похлопал его по плечу и тоже улыбнулся:

— У тебя хорошая память, Сема… А что делают старики? Как только выйду из этой ямы, сразу к ним в гости. Самовар поставим и…

Но его прервали. Чьи-то быстрые шаги послышались на лестнице, и во двор выбежала Шера с побледневшим лицом и широко раскрытыми глазами.

— Вы здесь? — закричала она, увидев Моисея. — Кто вам позволил встать? Вы хотите себе наделать вторую болезнь? Вы забыли, что вам еще нельзя двигаться? Сейчас же наверх!.. А ты, — набросилась она на Сему, — ты нашел время для разговоров! Ты не понимаешь, что человек болен! Уходи отсюда, пожалуйста!

— Хорошее дело! — возмутился Сема. — Я тебя сюда привел, так ты еще гонишь меня. Побыла три дня в больнице — и уже целый доктор!

Моисей подмигнул ему, развел руками — и Сема понял, что надо подчиниться.

— Я уйду, — тихо сказал он, не глядя на Шеру. — А когда мы вас увидим?

— Очень скоро, — уверенно ответил Моисей и только сейчас заметил браунинг в своей руке. — Я здесь долго не жилец. Доболею там.

Шера взяла его осторожно под руку, и Сема остался один во дворе. Постояв так несколько минут, он пошел к сараю, в котором по-прежнему кололи щепки. Пейся сидел на полу с угрюмым, злым лицом. Антон, сбросив куртку, размахивал топором.

— Пейся, ты что сидишь? — удивился Сема.

— А ты что ходишь?

— Мои дрова кончились.

— Кончились для тебя — и кончились для меня!

— Нет. Мы ж разделили все натрое. И в том куточке еще лежат две вязанки.

— Ай, не будем считаться! — махнул рукой Пейся, выходя из сарая. — Мой куточек, твой куточек. Лишь бы были дрова.

Сема взял в руки топор и принялся за Пейсину долю. Поставив полено чуть-чуть набок, он колол дрова и с завистью думал о Моисее: «Больной, слабый, кажется, прикоснись пальцем — и он упадет, а уже у него в мыслях фронт, и он наверняка уедет через пару дней. А я что? Это нужно говорить бабушке, а то — дедушке… И никакой свободы!»

— Что ты возишься так долго? — услышал он над собой возмущенный голос Пейси.

— Я же твою работу делаю, — недоумевая, ответил Сема.

— Какая разница? — Пейся пожал плечами. — Какие могут быть счеты среди друзей!.. Доктор узнал, что это я принес дрова, сказал спасибо и накормил меня обедом.

— А мы? — рассердился Сема. — Я уже передвинул ремень на последнюю дырку. Ты про нас забыл?

— Нет, — улыбнулся Пейся, чувствуя, что он проболтался зря, — не забыл. Но обед был такой противный, что я уже жалею, зачем я его ел. И потом… — Пейся задумался, не зная, чем же еще оправдаться. — Да и потом это ведь из кухни больных. Как же это можно оторвать у них сразу три обеда? Это же некрасиво!

— Правильно, — согласился Сема и протянул ему топор: — Становись работать, а я пойду домой обедать.

Пейся с недовольством взял топор, а Сема, еще сильнее подтянув пояс, вышел во двор. В воротах он встретился с доктором. Доктор улыбнулся и протянул ему обе руки.

— Спасибо, — сказал он, — спасибо! Я всегда говорил, что человек обнаруживается в любом географическом пункте…

Он продолжал держать Семины руки, и Сема чувствовал себя очень неловко: выдернуть нельзя, а стоять так неудобно.

— Так вот, — продолжал доктор, — прошу вас наверх с нами отобедать, как раз подбросили продукты.

— Благодарю вас, — ответил Сема, проглатывая слюну и испытывая небывалое томление под ложечкой, — третий день почему-то нет аппетита! Ну, просто ничего не хочется…

Обед дома был слаб даже для Семы. Усталость после непривычной работы охватила его, и Сема раньше обычного решил лечь спать. Он приготовил свою постель, положил шинель поверх одеяла и — как был: в носках, брюках, рубашке — лег в кровать. И все-таки осенний холод пробирал его, и он долго не мог уснуть. В комнате было холодно. Он ворочался с боку на бок, спал и не спал, видел щепки, разбросанные на земле в сарае, видел Моисея с браунингом в руке, видел Шеру. Но и этот полусон был нарушен скоро. Сема услышал цокот копыт на мосту и, вскочив, подбежал к окну. Опять шли конные отряды, опять гремели и тряслись по дороге грязные тачанки… «Куда они идут? — спрашивал себя Сема. — И идут, и идут!.. Может быть, это последние? Может быть, это конец?» Прильнув лицом к оконному стеклу, Сема с волнением смотрел на улицу.