Василий Лебедев - Утро Московии

– Ломай ворота! – рявкнул Чагин, наваливаясь плечом на калитку в воротах.

– Перелезай! – кричали другие.

– Стойте! Вот бревно!

На дороге валялось выброшенное кем-то суковатое бревно длиной больше сажени. Подхватили его и, как тараном, разбили ворота четырьмя ударами. Толпа рванулась к дому. Чагин взбежал по лестнице в клеть, с ним еще несколько человек, остальные набились в подклеть, стали опрокидывать там, в запечье, кринки, горшки, вскрывать бочонки. Искали Онисима, но его нигде не было. Перепуганная немногочисленная дворня разбежалась кто куда. Наверху Чагин нашел жену Онисима, перепугавшуюся до смерти, потребовал от нее денег, но она ничего не знала и все кутала в сарафановый подол сына, парнишку лет восьми.

– Где Онисим? – орал Чагин.

– Ушел… – дрожа, отвечала она.

– Разбивай сундук! – крикнул Рыбак.

– Не резон это, – остановил Чагин охотников. – Найдем самого, пусть ответит, как он посул в семге не брал! – И вдруг схватил испуганную женщину за руку: – Говори, куда ушел?

– К отцу…

– Ага-а-а… – промычал Чагин. – Слышали? Пошел под крылышко надежное. А ну все к воеводе! Пусть он нам выдаст его!

– К воеводе! – закричали кругом.

Толпа выросла на глазах. Народ, запрудив улицу, устремился к воеводскому дому.

– Я ему покажу! – надрывался Чагин, то и дело подергивая за рукава уездных мужиков, которым он должен был немедленно доказать, что он не присваивал денег, что Зубарев специально воду мутит, дабы отвертеться. – Я ему устрою! Только пусть отречется – по колено в крови ходить будет!

На подходе к воеводскому дому толпу встретил воеводский конюх Аким.

– Где Онисим? – спросил его Чагин.

– Не ведаю.

– А где воевода?

– Не ведаю. Не ходите к дому, он стрельцов позовет!

– Так это тебя он послал по стрельцы?

Чагин схватил Акима за грудь и ударил его по лицу. Кровь брызнула из носа и губ конюха.

– Бей его! – раздалось в толпе.

Увидели кровь, разгорелись страсти, и несдобровать бы Акиму, да Чагин увлек всех к воеводским воротам.

– Ломай! – крикнул предводитель, грохнув сапогом по калитке.

Вдруг из-за забора, в щель, послышался голос Онисима Зубарева:

– Вам чего тут надобно, гилевщики?

– Отдай посул! – приглушенно, почти по-дружески попросил Чагин, смяв нос о доску забора.

С другой стороны, в ту же щель, Онисим ответил:

– Не брал и не ведаю про посул!

– Что-о-о? – почти беззвучно, но страшно выдохнул Чагин и вдруг со стоном выкрикнул: – Забью, собака!

И в остервенении загромыхал кулаками по воротам.

– Налегай! – подхватила толпа.

И вот грохнулись сорванные с кованых крюков ворота, покривились столбы и с треском рухнула часть забора. Широко глянул на улицу воеводский двор. Недавно угрюмый и таинственный, теперь он казался совсем нестрашным, присмиревшим. Один-единственный стрелец у всех на глазах перепрыгнул через забор на задах, за житницей. Туда же скрылось человек пять дворни, остальные попрятались, кто куда мог.

– Убежали! Все убежали! – кричали в толпе.

– Это дворня, хозяева тут! – уверенно сопел Чагин, махая разбитыми в кровь кулаками.

Собаки сорвались на толпу в бесстрашной ярости. Одна схватила Рыбака за полу однорядки, раздернула полу до кушака. «Подпрела одёжка!» – почему-то весело подумал Рыбак. Он отвлекся на минуту, схватил оглоблю от колымаги и с одного удара уложил не успевшую увернуться собаку наповал. Вторая убежала к житнице, отлаиваясь.

– Ищите! – командовал Чагин и повел главных помощников и нескольких уездных мужиков по лестнице наверх.

Сапоги их простучали по настилу. Вот уже отворили дверь в сени, потом – в горницу, осмотрели две комнаты.

– Найдем! – уже по-хозяйски кричал Чагин, распаленный гневом, и смелость его передавалась остальным.

Никто не страшился сейчас этих покоев, увешанных иконами в золотых да серебряных ризах и лампадами.

Из горницы ворвались в покои боярыни. Та испугалась так, что вскрикнула и упала в обморок, увидев окровавленные кулаки Чагина. Ее постельничья девушка забилась за сундук, и ничего нельзя было от нее добиться – ни слова. Тогда принесли воды, окатили боярыню, а когда та пришла в себя, Андрей Ломов спросил, как можно ласковей:

– Матушка-боярыня, не бойся нас, мы ищем Онисима Зубарева. Где он?

– Нету его… – пролепетала боярыня.

– Врешь! – заорал Чагин. Он рванул на груди однорядку, достал медный крест и подошел к омертвевшей боярыне вплотную. – А ну целуй крест на том, что нет у вас в хоромах Онисима Зубарева!

Боярыня заревела в ответ и запросила пощады.

Чагин плюнул. Вышел в горницу. Напротив, в крестовой комнате, где от топота, крика, шапошных размахиваний потухли лампады, началась свалка.

– Родимые! Я за вас! Не забивайте, Христа ради! – плача, упрашивал Ноздря.

– Эй! Крови не пускать! – окликнул Чагин и хотел вмешаться, но кто-то потянул его к порогу.

– В терему! Они в терему схоронились! – раздались крики.

– Истинно, в терему зри супостатов! – закричал Чагин.

Кинулись к легкой лестнице в летнее строение над боярской клетью. Там, под самой крышей-луковицей, была выстроена светелка о трех окошках в цветной слюде. Первым по лестнице взбежал резвый парень, из уездных. Он подбежал к дощатой двери и восторженно крикнул вниз:

– Тут они! Слышу!

Чагин отстранил набежавших раньше его, дернул за скобу – осталась скоба в руке. Тогда он двинул плечом в дверь. Раздался треск, и Чагин вместе с дверью упал в светелку. В тот же момент раздался выстрел. Парень, что первым взбежал по лестнице, схватился за живот и упал замертво.

Лишь несколько мгновений стояла в светелке да и во всех хоромах тишина, все словно принюхивались к запаху пороха. Но вот поднялся с пола Чагин.

– Ах вы забойцы! Ах вы… – прохрипел он полушепотом, называя обоих – и воеводу, и Зубарева – убийцами еще и потому, что не видел, кто стрелял. – Ну, берегитесь, нехристи!

Самопал валялся на полу около постели, где после обеда любил отдыхать Артемий Васильевич. Стол, уставленный закусками и питьем, стоял у самого оконца. Хозяева опрокинули его и, толкая друг друга, кинулись к оконцу, стараясь вылезти на крышу.

– Держи забойцев! – кричала толпа.

– Онисима дайте! Онисима мне! – кричал Чагин, нацелив на побелевшего подьячего огромные черные руки с хищно растопыренными пальцами.

Онисима схватили и выволокли во двор. Злоба была столь велика, что уже не спрашивали денег, не уличали во лжи подьячего – все его били. От амбаров, от житницы, даже от винного погреба отрывались и подбегали, чтобы ударить Онисима. Вскоре с ним было покончено.

– Топить! – раздались крики.

– Топить его, собаку!

Разломали на задах двора забор и выбежали прямо на набережную. С высокого крутого берега тело Онисима раскачали за ноги и за руки, кинули неумело. Но оно долетело до края берега, ударилось о землю и свалилось в воду. Рыбак, а за ним еще целая туча охотников скатились вниз, чтобы его топить.