Ниссон Зелеранский - Мишка, Серёга и я

Мы ахнули. Неужели он не знал, какие у Андрея отметки? Что ему стоило вызвать хотя бы Мишку Сперанского — нашего лучшего математика? Или, скажем, Мальцеву? Меня, в крайнем случае?

Мы стали жестами торопливо объяснять Геннадию Николаевичу, чтобы он вызвал кого-нибудь другого. Но классный только нахмурился и сердито сказал Андрею, который уже встал и теперь переминался с ноги на ногу у парты:

— Что же ты, Синицын?

Андрей с ужасом посмотрел на Серёгу и поплелся к доске.

— Синицын расскажет нам, — задумчиво проговорил Геннадий Николаевич, — о… о тригонометрических функциях угла.

Андрей пожевал губами, вздохнул и начал:

— Тригонометрические функции угла…

— Говори громче, — сказал Геннадий Николаевич.

— Тригонометрические функции угла, — чуть громче повторил Синицын. — Угла… угла…

Несмотря на трагизм ситуации, я невольно усмехнулся. Очень уж Андрей напоминал сейчас испорченный патефон.

Серёга, делая вид, что подпирает подбородок, показал Синицыну кулак. Он сделал это зря. Андрей шмыгнул носом и окончательно замолчал.

— Итак, Синицын, — сказал Геннадий Николаевич, нервно посмотрев на директора. — Синус — это…

— Синус — это… — тупо повторил Синицын.

— Отношение, — грозно подсказал Геннадий Николаевич.

— Отношение… отношение…

— Противолежащего катета…

— Противолежащего катета…

— К гипотенузе, — сказал Геннадий Николаевич, заметно теряя терпение.

— К гипотенузе, — уныло повторил Синицын.

— Так, — сказал Геннадий Николаевич, с отчаянием посмотрев на директора. — Молодец!

— Так, — по инерции повторил Синицын и покраснел.

Вдруг Серёга поднял руку.

— Что тебе, Иванов? — мрачно спросил классный.

— Геннадий Николаевич, — вскочив, заявил Серёга. — Я вас забыл предупредить: Синицын у нас вообще двоечник.

Геннадий Николаевич секунду рассматривал Серёгу, будто любовался им.

— Спасибо за информацию, — язвительно сказал он. — Садись! — Он снова повернулся к Андрею. — Синицын, что такое котангенс?

Андрей умоляюще уставился на кого-то из ребят и пробормотал:

— Сейчас…

В классе стояла абсолютная тишина. Было отчетливо слышно, как скрипят модные, остроносые ботинки Геннадия Николаевича, который расхаживал от окна к двери. Вдруг мы услышали тихий, осторожный шепот:

— Прилежащего к противолежащему…

Я оглянулся, ища глазами негодяя, который не мог подождать с подсказками до следующего урока. Но шепот тотчас утих. По лицам ребят невозможно было угадать, кто нарушил порядок. Однако Вячеслав Андреевич, когда я встретился с ним взглядом, укоризненно покачал головой и показал глазами на Гуреева.

— Котангенс, — повторил у доски Синицын, жалобно глядя на Сашку. — Котангенс — это прилежащего… сейчас…

— Что сейчас? — страдальчески спросил Геннадий Николаевич.

— Прилежащего… — промямлил Синицын.

Сашка Гуреев, делая вид, что изучает свою тетрадь, проговорил вполголоса:

— Отношение прилежащего катета.

Внезапно мне стало ясно, почему Сашка подсказывает. Я чуть привстал и — конечно же! — увидел на его тетради американский карандаш с ластиком (этот карандаш давно нравился Сашке. Он даже пытался выменять его у Синицына).

— Кто подсказывает? — резко спросил Геннадий Николаевич.

Мы замерли. Целую минуту в классе было тихо. Любой педагог удовлетворился бы нашим молчанием и продолжал бы урок. Но Геннадий Николаевич грозно повторил:

— Я спрашиваю, кто подсказывает?

Неужели он действительно думал, что виновник признается?

— Хорошо же! — сказал Геннадий Николаевич, садясь за стол и раздраженно захлопывая журнал. — Будем ждать, пока вы не признаетесь. А ты, Синицын, садись. Плохо.

Мы по-прежнему молчали, прилежно глядя на классного. Андрей, которого пнули сзади, когда он усаживался за парту, даже не пикнул.

Геннадий Николаевич достал из портфеля свой блокнотик, но, так и не раскрыв его, вскочил и принялся ходить по классу. На Вячеслава Андреевича он старался не смотреть.

Мне было неясно, чего ждет директор. Почему он сам не выгонит Гуреева из класса?

— Ну, что же, будем молчать? — веско сказал Геннадий Николаевич. Он подошел к окну, постоял, смотря на улицу, и нетерпеливо спросил: — Долго еще вы будете молчать?

Кто-то хихикнул. Заскрипели парты. Нам постепенно делалось весело. Еще минута — и в классе начали бы откровенно смеяться. Нужно было принимать срочные меры.

Видимо, почувствовав это, Мишка Сперанский показал кулак сидевшему с невозмутимым видом Гурееву, шумно вздохнул и поднялся.

— Геннадий Николаевич, простите, — сердито проговорил он.

Отмахнувшись от Сергея, который тянул его за гимнастерку, Мишка вызывающе повторил:

— Это я подсказал. Простите.

Геннадий Николаевич живо обернулся.

— Ага! — сказал он с облегчением. — Нет, Сперанский, не прощу. Двойка. — И торопливо пошел к столу.

Это было просто нечестно. Даже если бы Мишка и в самом деле подсказывал, все равно он не заслуживал «пары»: он же сам признался.

Я представил себе, что станет твориться у Сперанских, когда там узнают про эту двойку. Мишка еще ни разу в жизни не получал плохих отметок.

Вдруг Серёга вскочил со своего места и громко заявил:

— Геннадий Николаевич, Сперанский врет! Это я подсказывал.

— Брось свои фокусы, Иванов, — открывая журнал, проговорил Геннадий Николаевич.

— Честное слово же! — с отчаянием крикнул Серёга. — Что вы, мой шепот не узнали?

Тут я тоже не выдержал.

— И не Сперанский и не Иванов, — сказал я, поднимаясь. — Вячеслав Андреевич видел кто.

Гуреев побледнел и угрожающе посмотрел на меня.

Костя Борисов, который сидел рядом с Гуреевым, сейчас же встал и решительно сказал:

— Это я подсказывал.

Геннадий Николаевич, так и не поставив отметки в журнале, бросил ручку на стол. Она покатилась и упала на пол. (Лариска Деева некстати проговорила: «Геннадий Николаевич, у вас вставочка упала».)

— Может, еще кто хочет сознаться? — угрожающе спросил классный.

Теперь терять было уже нечего. Несколько человек молча поднялись из-за парт. Даже Валька Соломатин встал.

Директор, который сидел рядом с ним, посмотрел на Вальку снизу вверх и весело сказал:

— Я что-то не слышал, чтобы ты подсказывал.

— Учителя никогда не слышат, — без всякого смущения возразил Валька. — Геннадий Николаевич, это вправду я.

— Садитесь, — устало сказал Геннадий Николаевич и сам тоже опустился на стул.

Аня Мальцева, подобрав упавшую ручку, осторожно положила ее перед Геннадием Николаевичем.

— Вот, — негромко проговорила она.

Геннадий Николаевич даже не взглянул на Аню.

Мишка, пошептавшись с Ивановым, встал и виновато спросил: