Израиль Меттер - Сердитый бригадир

— Геннадий Семёныч! Синяя совсем дура!..

— Геннадий Семёнович! Красная нашла блюдце!..

У домика учительницы начальных классов, Антонины Ивановны, росла перед окнами аллея акаций и тополей. Здесь были и вовсе молодые деревья-прутики, и потрескавшиеся старики — тополя.

Антонина Ивановна уже давно завела такой порядок, что каждую осень малыши-новички сажали на холме деревца-одногодки. Были в этой аллее тополя десятиклассники, были студенты, были солдаты, погибшие на войне.

Ранним утром, когда занимался рассвет, появлялась в дверях своего ладного дома простоволосая Нина Николаевна. В рваном ватнике и высоких кирзовых сапогах, она шла кормить свиней и доить Соньку. Корова мычала, заслышав шаги хозяйки, а свиньи сотрясали носами низкую дверь хлева.

Распахивалось опрятное окошко в комнате Татьяны Ивановны Гулиной; на подоконник вспрыгивал голубой кот.

С утра Ломов ходил на уроки учителей. Он садился на последнюю парту, как во времена студенческой практики, но только тогда инспектировали его, а нынче он сам был начальством.

Школьные предметы ещё были свежи в его памяти; он с интересом слушал их и иногда, к концу урока, с ужасом замечал, что промахи учителей прошли мимо него.

Случалось и так, что урок озадачивал его. Побывав у Антонины Ивановны, он вышел из класса ошалевшим; за партами в одной комнате сидели одновременно школьники первых четырёх классов. Этого Ломов в институте не проходил. Оказалось, что детей нужного возраста в сёлах было мало, по пять — шесть человек на класс, и поэтому их пришлось объединить. Какие уж он мог сделать методические указания старой учительнице, которая умело справлялась с таким разноголосым оркестром!..

Завуч просила его при посещении занятий обратить особое внимание на классы Татьяны Ивановны Гулиной.

— Низкая успеваемость и дурное влияние на школьниц, — сказала Нина Николаевна.

Ломов удивлённо посмотрел на неё.

— В облоно уже об этом известно… Взаимоотношения с учениками фамильярные. Поведение на педсоветах заносчивое и грубое. Очень трудный характер; впрочем, вы убедитесь сами, я не люблю заранее влиять на чужое мнение.

— Так ведь вы уже влияете, — простодушно улыбнулся Ломов.

На другой день он сказал Гулиной:

— Если позволите, я хотел бы сегодня посидеть на вашем уроке.

— Директор не обязан спрашивать разрешение.

Она своенравно дёрнула плечом.

— А мне было б неприятно, если кто-нибудь, не предупредив меня, ввалился на мой урок.

— Пустая формула вежливости, — резко сказала Гулина. — Вам, вероятно, уже докладывали, что я груба?

Она стояла против Ломова в опустевшей учительской, вздёрнув курносое миловидное лицо, вспыхнувшее сейчас, словно её оскорбили.

И оттого, что она была так же молода, как и он, и, вероятно, так же неопытна, ему захотелось сказать ей что-нибудь очень дружеское, от чего им обоим станет тотчас же свободнее и легче.

«Да что с тобой, честное слово?» — хотел было спросить её Ломов, но, вспомнив, что он директор, а она учительница в его школе, взял себя в руки.

Как назло, именно в эту минуту вошла Нина Николаевна.

Она быстро пальнула в них своими зрачками-гвоздиками и сухо доложила:

— Сергей Петрович, звонили из сектора школ. Требуют сведения об успеваемости…

— Да я же только начал работать — и уже требуют!.. — засмеялся Ломов.

— Не вижу в этом ничего странного, а тем более смешного, — заметила Нина Николаевна. — Успеваемость учащихся — это лицо педагогического коллектива. Не правда ли, Татьяна Ивановна?

Гулина буркнула что-то невнятное и, взяв классный журнал, быстро вышла в коридор.

Ломов пришёл к ней на урок.

Первое, что бросалось в глаза при взгляде на девятый «А», — это подчёркнутая опрятность девочек. На секунду даже показалось, что в классе пахнет духами. И покуда Ломов соображал, плохо это или хорошо, Татьяна Ивановна вызвала к доске Романенко.

С последней парты поднялся дюжий парень — он словно поднимался на ноги в несколько приёмов — и пошёл загребая ногами, обутыми в новые блестящие калоши.

Когда парень повернулся к классу, Ломов увидел широкоскулое лицо, пухлые румяные щёки, толстые губы и маленький круглый подбородок, заросший, как травкой, редкой светлой бородой. Лицо парня излучало добродушие и такую искреннюю не скрываемую лень, что хотелось потянуться и всласть зевнуть, глядя на него.

— Выучил? — коротко спросила учительница.

— Так вы же знаете, Татьяна Ивановна… — ответил Романенко, переступая хрустящими калошами.

— Что знаю?

— Мне никак не выучить…

— А ты пробовал?

— Не, — сказал Романенко.

По его открытому лицу было видно, что ему и врать-то лень.

Татьяна Ивановна нервно прошлась по классу. Когда она проходила мимо Романенко, он с насмешливой вежливостью посторонился.

— Я совершенно не могу представить себе твоей психологии… Для чего же ты ходишь в школу?

— Батька велит…

— Ну, а ты объяснял ему, что не хочешь учиться?

— Сколько раз…

— А он что?

— Дерётся.

Ломов предполагал, что в классе засмеются. Но этого не случилось. Видно было, что парень надоел всем до смерти.

— Садись, — сказала Татьяна Ивановна.

Вздохнув, Романенко пошёл на место. Он плюхнулся на парту, как человек, рубивший дрова три часа кряду и, наконец, получивший возможность передохнуть.

Несмотря на то, что Татьяна Ивановна вызвала его явно преднамеренно — это Ломов понимал, — она долго ещё не могла прийти в себя, и в классе царила та тягостная атмосфера, когда ученики чувствуют раздражённость учителя, знают, что они не виноваты, и чувствуют себя виноватыми.

Опытный, умелый преподаватель вызвал бы для контраста лучшего ученика и обрёл бы душевный покой в толковых разумных ответах. Но Гулина, словно боясь, что её могут заподозрить в подстроенности урока, продолжала вызывать кого попало. Она уже понимала, что делает нехорошо, видела даже удивлённое и огорчённое лицо старосты, Нади Калитиной, но не могла остановиться.

Она презирала сейчас этого маленького щуплого директора, который сидит на последней парте и даже ничего не записывает, а потом выбежит из класса и донесёт завучу, и завуч монотонно, жестяным голосом станет рассказывать, какая она, Гулина, отвратительная учительница, и директор будет сокрушённо поддакивать.

Она так ясно представляла себе всё это, что после звонка не пошла в учительскую…

Вечером к Ломову приехал заведующий конторой «Заготзерно» Корней Иванович Романенко. Сидя в комнате, Ломов сперва услышал ржанье жеребца, затем тихий голос Поли в палисаднике и топанье ног на крыльце. Хлопнула входная дверь, и кто-то громко, весело спросил: