Лия Ковалева - Сын идет на медаль

— Так. Значит, галстук в полосочку надел — и стал хорош. И стал ей нужен. Эх ты, балда!

Но дружба есть дружба. И поэтому Женька провожал «балду» до самого Люсиного дома и потом в одиночестве отправлялся в кино.

Для Женьки — как раньше для Вадима — самой трудной задачей было заполнить время до сна. Времени было слишком много; оно тянулось, как резина. А способов убить его Женька знал мало: кино, шатание по улицам, футбол и телевизор.

Люся ломала голову над тем, как растянуть сутки. Времени не хватало. Дни пролетали с непостижимой быстротой. В шестнадцать часов бодрствования надо было втиснуть школу, уроки, занятия музыкой, драмкружок, чтение, уборку квартиры. Люся дорожила возможностью посидеть вечером полчаса у приёмника…

Но сейчас всё осложнилось из-за Вадима.

Было от чего прийти в отчаяние: он являлся по вечерам аккуратно, как на службу, и сидел, пока ему не намекали, что добрые люди уже спать ложатся.

При этом Люсе приходилось ещё поддерживать угасающий разговор. Вадим на это не был способен.

— Тебе нравятся «Два капитана»?

— Не читал.

— А стихи Есенина читал?

— Нет.

— А смотрел «В добрый час»?

— Нет.

— А «Летят журавли»?

— Ага.

— Понравилось?

— Угу.

— А кто тебе понравился больше всех?

— Все.

Люся тоскливо смотрела на часы и упавшим голосом начинала следующий круг:

— А куда ты думаешь идти после школы?

— На завод.

— Ты же раньше хотел в техникум?

— Не выйдет.

— Почему?

— Отметки плохие.

— Вадим! Так ты поднажми. Ведь ты способный! Смотри, как ты по физике хорошо отвечаешь. И Павел Петрович тебя считает способным. Ты вполне попадёшь в техникум. Не надо только дурака валять!

Вадим сидел тихо, сложив руки на коленях. Ему не хотелось ни в техникум, ни на завод, ни в театр. Сидеть в Люсиной комнате и смотреть на неё — это его вполне устраивало. И он не задумывался о будущем.

Но когда Вадим получил вторую двойку по истории, Люся решилась.

— Понимаешь, Вадя, — сказала она, — ты… ты только время зря теряешь. Лучше бы уроки учил! Ведь десятый класс. Так можно и без аттестата остаться! Ты уж лучше не ходи ко мне. Для твоей же пользы. И потом, — это Люся выговорила с мужеством отчаяния, — и потом… нам с тобой ведь неинтересно. Ты только не обижайся. Но сам видишь — разговаривать нам с тобою… ну, не о чем. Ты пойми…

Вадим понял.

Что он мог сказать? Что исправит двойки? Конечно, двойки можно исправить. Но в них ли всё дело? Есть вещи посерьёзнее. Почему он этого не понимал раньше?..

Женька не мог понять, что случилось с Вадимом. Был свой парень — понятный, покладистый. Славно так было шататься с ним вечерами по Старопарголовскому. Правда, Вадим всё больше помалкивал. Но он, Женька, мог говорить за двоих; молчаливость друга его вполне устраивала.

Кончилась дружба. И даже не из-за Люси — у Люси Вадим больше не бывает, это Женьке доподлинно известно. Так — неизвестно от чего! Вадим становится гогочкой. Зубрит, старается, над задачами пыхтит сам. А глаза всё равно невесёлые. Похоже, от четвёрок ему мало толку. Может быть, он хотел поразить Люську своими четвёрками? Её не удивишь. Она сама на медаль идёт!

Не нравилось Женьке, что Вадим стал задумываться. Ведь о чём думает, — неизвестно. Было что-то недоброе в этой задумчивости.

Вадим и сам не мог бы объяснить толком, почему он отошёл от Женьки. Он бы сказал: «Так». А за этим «так» стояло многое.

Может ли человек услышать от такой девушки, как Люся: «Мне с тобой неинтересно» — и не содрогнуться внутренне? И не поклясться себе доказать ей обратное?

Только как это сделать?

Вадим стал ещё молчаливее. Дома он подолгу сидел, опустив голову на руки или на открытую книгу. Иногда, если в комнате никого не было, вынимал из кармана карточку Люси, вырезанную им из общей фотографии и увеличенную, подолгу всматривался в гордое и нежное лицо. Вспоминал, как это началось: его посадили с Люсей. Он дёрнул её за косу, как дёргал других девчонок, но коса оказалась такая мягкая и пушистая, что Вадим осторожно выпустил её и больше не трогал. Она обернулась и негодующе посмотрела на него, и он впервые увидел близко её глаза: светло-зелёные, а вокруг этого зелёного чёрная каёмочка; и от этой каёмочки глаза кажутся удивительно чистыми, как будто промытыми…

И он ничего не смог. Глядя в эти умные, чистые глаза, он, как дурак, отвечал: «Нет», «Не знаю», «Я об этом не думал».

Она думала. О многом думала. А он?

В сущности, что он делал до сих пор? Как жил? Ничего не понимал вокруг. Ничего!

По четыре — пять часов просиживал теперь Вадим над книгами, стараясь наверстать упущенное. Не разрешал себе никакой передышки. Сперва было очень трудно. Потом пришло приятное ощущение своей силы: могу!

В дневнике появились четвёрки и даже пятёрки. Подобрели глаза учителей. Радовало удивление матери, подписывающей дневник («А это правда, сынок, — столько четвёрок? Не обманываешь?»).

Он напряжённо работал. И читал, читал, читал…

А Люся сидела сейчас на предпоследней парте и жила своей жизнью, в которой Вадиму не было места. Он принимал это смиренно. Лишь изредка украдкой разрешал себе быстрый взгляд в её сторону — и ощущал мгновенный укол в сердце.

Можно запретить человеку приходить. Можно запретить говорить. Но кто может запретить мечтать?

И Вадим мечтал.

Он отдалял то время, когда придёт к ней новым человеком. Отодвигал это знакомство на самый последний час, на последнюю точку, после которой уже ничего не было. Этой точкой был выпускной вечер.

Он будет читать ей стихи — её любимые, Багрицкого и Есенина. Он будет танцевать с нею вальс и скажет, что решил поступать в Политехнический на заочное. Может быть, и она расскажет ему о себе. И вообще — мало ли что случается на выпускном вечере. Это вечер чудесных превращений. Единственный в жизни! Вдруг, как по мановению волшебной палочки, вы становитесь взрослым. Павел Петрович корректно раскрывает перед вами свой портсигар… Вы поднимаетесь на четвёртый этаж, чтобы попрощаться со своим классом. По неписаной традиции, поднимаетесь не один, а вдвоём. В последний раз садитесь за свою парту — тоже вдвоём…

Вадим опускает глаза. Перед ним открытая тетрадь. Как сквозь туман, прочитывает уравнение раз и другой и, окончательно отрезвев, погружается в алгебру.

Неужели это весна?

Кажется, да.

В этом году зима была такая длинная. И вот, наконец, солнце сияет в чистом небе, и под ногами весело хлюпает грязь — вчерашний снег — и прохожие улыбаются чему-то. У Люси на носу крошечные веснушки, которые нисколько её не портят. Даже наоборот — идут к ней…

А главное — пошли весенние запахи, от которых начинает казаться, что упущено что-то очень важное, и упущено безвозвратно.