Евгений Рысс - Приключения во дворе

— Врёшь ты, что перевёл, — сказал, растерявшись, Паша.

Быков пожал плечами.

— Конечно, деньги счёт любят. Вот пожалуйста — квитанция. Москва, Кукушкиной. Пятнадцать рублей. Можешь полюбоваться.

Севчук смотрел на Быкова, и в нём кипела ярость. Мало ли какие дурацкие мысли могли прийти в голову этому Быкову, так что же, он, Севчук, должен из-за этого терпеть убыток? Он посмотрел на квитанцию и вернул её.

— Ну и что, что перевёл? — сказал он. — А мне-то какое дело?

— А тебе такое дело, — спокойно сказал Бык, — что, если не отдашь, я с родителей стребую. У меня трое свидетелей есть. Трое ребят видели.

Севчук нахмурился. Это был сильный ход. Конечно, он был очень разъярён, но рассуждал, как всегда, разумно. Он понимал, что и петух, и Кенарь, и Шляпа послушаются не его, Пашу, а Вову Быка. Не любили они их обоих, но боялись Вову гораздо больше. Некоторую роль тут сыграет и то, что им придётся говорить правду.

— Ладно, — сказал Севчук. — Пойду домой, принесу.

— Врёшь, — усмехнулся Быков. — Пойдёшь и не выйдешь. А деньги у тебя в левом кармане.

Севчук понял, что сопротивление бесполезно. Слишком хорошо знал его Бык. Вздохнув, он вынул из левого кармана деньги, отсчитал семь рублей и, с ненавистью глядя на улыбающееся лицо Быкова, протянул их ему.

— На́, — сказал он, — подавись ими. Ну хоть за семь рублей я тебе настроение испорчу. Знаешь ли ты, что Мишка Лотышев рассказал Анюте про всё? И про то, как ты обыгрывал его в горошину, и как заставлял его билетами у кино торговать, и как он из-за тебя золотой портсигар украл. И рассказал не где-нибудь, а в радиоузле перед микрофоном. И это было слышно на весь квартал. И об этом знает теперь каждый человек в каждом дворе нашего квартала. Вот и радуйся на свои семь рублей!

Он повернулся и пошёл, не глядя на ошеломлённого Вову. Он повернулся и пошёл, радуясь, что Вова Бык получил удар, пожалуй, более сильный, чем тот, который сам нанёс Севчуку. Севчук повернулся и пошёл прогуляться и продумать до конца второй план, план удара, который будет нанесён Мише Лотышеву. Пошёл продумать план до конца и немедленно приступить к его выполнению.

Вечер не торопясь шёл по городу. Уже почти во всех окнах зажглись огни, зажглись фонари и на улицах и на дворах. Было то время, когда молодёжь уже танцует, а дети ещё не легли спать. Во дворе играла радиола, парни и девушки танцевали вальс, а дети стояли вокруг, смотрели, а иногда тоже начинали танцевать в стороне. На площадку маленьких не пускали. Стоял в стороне и Паша Севчук, но он на танцующих не смотрел. Ему нужна была маленькая Нина Поливанова. Он знал, что Поливановы сегодня вернулись из Краснодара, они каждый год ездили отдыхать в Краснодар к тётке, и рассчитывал, что Нина непременно появится возле площадки. Наверное, соскучилась по родному двору и по знакомым ребятам, как же вечером по выйти во двор. Нина действительно вышла. Она стояла в толпе ребят, окружавших площадку. Ей было хорошо. Конечно, Краснодар замечательный город, и зелени много там и фруктов, а всё-таки хорошо вернуться домой и попасть в свой родной, в свой знакомый двор. Она ещё не успела узнать, что произошло во дворе и домах, среди знакомых девочек и мальчиков за время, пока она жила в Краснодаре. Это она ещё успеет. Сейчас ей просто приятно было стоять и чувствовать, что она дома, в своём замечательном родном дворе.

Вот к ней-то и подошёл Паша Севчук. Нине было семь лет, она только осенью должна была пойти в школу, и ей, конечно, польстило, когда такой взрослый человек, каким представлялся ей Паша, вызвал её и с серьёзным лицом отвёл в сторону.

— Дело есть, — сказал Севчук.

— Что такое? — спросила она.

У такого взрослого юноши было дело к ней, Нине Поливановой, которая осенью первый раз пойдёт в школу, — это было очень интересно.

Нина пошла за Пашей, предчувствуя разговор значительный и серьёзный.

— Я не хочу, чтобы ты осталась и дурах, — сказал Паша. — Ты ведь была в Краснодаре и ничего не знаешь, что тут у нас произошло.

— Не знаю, — сказала Нина, чувствуя, что предстоит узнать нечто необычайно важное.

Паша ей коротко рассказал историю о передававшемся по радио разговоре между Анютой и Мишей. Нина слушала, широко открыв глаза, потрясённая значительностью происшедших событий.

— Ну? — спросила она, когда Паша кончил рассказ.

— Понимаешь, Нина, — сказал Севчук, — мы, все ребята, по одному, конечно, ходили к. Лотышевым и объясняли, что вот, мол, мы слушали по радио всю эту историю и хотим сказать, что хоть Миша и пор, но мы понимаем, что он хочет исправиться, и очень ему сочувствуем.

— Я-то не слышала по радио, — сказала Нина.

— Это неважно, — сказал Паша, — тебе рассказали ребята. Важно то, что ты знаешь про эту историю и хотя поступок Миши строго осуждаешь, но веришь в то, что Миша исправится. Ты не говори, что я тебе сказал. Просто, мол, все ребята знают и многие мне говорили.

Очень Пашу Севчука злило, что все, будто сговорившись, делали вид, что ничего не знают о передаче по радио. Очень Пашу Севчука злило, что Анюта и Миша убеждены, что всё прошло шито-крыто. Он знал, что Пётр Васильевич дома, и был убеждён, что никто из соседей ничего ему не рассказал. Был он убеждён и в том, что Анюта и Миша тоже не рассказали.

— Я тебе советую, — сказал он, пойти сейчас к. Лотышевым, рассказать, что ты про всё это знаешь и надеешься, что Миша исправится. Это, видишь ли, важно, чтобы дух у парня поднять, а то он, может быть, думает, что все от него отвернулись. Понимаешь?

Мысль эта показалась Нине очень серьёзной и правильной. Она поняла, что её долг, долг настоящей советской девочки, прийти на помощь товарищу в трудную для него минуту. Преисполненная этим сознанием, она и пошла к. Лотышевым.

Миша уже кончил рассказ. Рассказ этот прерывался долгими паузами. Паузы были тогда, когда Миша с трудом сдерживал слёзы и кусал губы, чтобы не расплакаться. И Пётр Васильевич и Анюта делали вид, что не замечают этих пауз. Пётр Васильевич смотрел прямо на Мишу и слушал очень внимательно. Когда рассказ был кончен, он пошарил рукою в кармане и вытащил пачку «Беломорканала».

— Да, — сказал он, — знаете, ребята, я так разволновался, когда мне сообщили про то, что мама в больнице и что будет операция… В общем, я закурил. Я сегодня сказал маме об этом, и она позволила, пока выздоровеет, курить. Ну, а тут ещё одна причина волноваться… — он вытащил папиросу, достал спичку, закурил и сказал: — Принеси-ка мне, Миша, портсигар, он у меня в среднем ящике.

Он сказал это и испугался, что слова его будут поняты, как напоминание о только что услышанной истории. На самом деле он действительно разволновался и просто не понял второго смысла этих слов. А Миша так покраснел и такие у него стали жалкие глаза, что Пётр Васильевич смутился.