Юрий Хазанов - Кап, иди сюда!

— Ничего бы не спрятал, — сказал я. — Попробуй в одной комнате да на кухне.

— И спрячу. Спорим, не найдёшь.

— Спорим, найду.

— Ну вас, — сказала Оля. — Завелись. Я домой.

Она ушла, а Генка сказал:

— Давай сейчас! Что спрятать?.. Хочешь, мамину помаду? Или папину ручку?

— Хоть десять рублей. Всё равно найду.

Мы долго ничего не могли выбрать, а потом Генка предложил:

— Вот папины очки. Только больше часа не искать. Я время замечу. Иди на лестницу.

Я вышел из квартиры, а он пока прятал очки. Дверь я не совсем закрыл, и, по-моему, он возился на кухне. Но начать я на всякий случай решил с комнаты.

— На что спорим? — спросил я, когда уже скинул одеяло с Генкиной кровати, вывернул наволочку и выбросил половину учебников из левого ящика стола.

Я торопился и поэтому не стал застилать постель и наводить порядок. Потом вместе уберём.

— На пятьдесят щелчков, — сказал Генка.

— Двадцать пять хватит, — сказал я, потому что мне было его жалко.

Конечно, в комнате я ничего не нашёл, но всё-таки всё перевернул вверх дном. Даже интересно было смотреть: как будто они переезжают на новую квартиру.

Не прошло и двадцати минут, а я уже был на кухне. Здесь было трудней — потому что и так беспорядок, особенно в шкафу. Я даже просыпал на пол какую-то крупу и опрокинул немного варенья.

— Что, нашёл? — сказал Генка. — Уже тридцать одна минута.

— Всё равно найду, — сказал я и поднял с плиты сковородку.

В это время и пришли Игорь Петрович и мой папа.

— Что за разгром? — спросил Игорь Петрович.

— Саня ищет, — сказал про меня Генка.

— В чём дело, ты можешь объяснить? — спросил папа отчётливым голосом.

Я объяснил.

— Ты всё-таки старше, — сказал мне папа. — Надо немного соображать… Немедленно приберите. Ну!

— Мы поспорили. Я должен найти, — сказал я.

— Никаких «найти», — сказал папа. — Сейчас же всё убрать!

Он отнял сковородку и подтолкнул меня к двери комнаты. Но в комнату я не пошёл, а остался стоять в коридоре.

«Что он раскричался? — думал я. — Ничего плохого я не сделал, кажется. Подумаешь, крупу рассыпал. Значит, кричать надо? Теперь вот проиграл из-за него двадцать пять щелчков! Кричит, как на маленького…»

— Пойдём! — позвал Генка.

Небось смеётся сейчас: думает — влеплю двадцать пять штук.

— Спор не считается, — сказал Генка.

— Очень мне нужны твои милости, — ответил я и зашёл в ванную.

Подумаешь, пожалел. Какой добренький…

Я задел полотенце, отмахнул его, и с полки слетела мыльница. Прямо в ванну. Даже проехалась, как шайба по льду.

«Правильно», — подумал я и бросил вторую мыльницу.

Потом свою зубную щётку, потом чью-то ещё — в футляре, потом чашку для бритья, потом…

Тут вошёл папа и сказал:

— Ты совсем взбесился? Тебе что было сказано?

И он дал мне по шее.

…Вообще я ношу очки, только когда читаю. Мне доктор выписал. А тут показалось, что я надел очки — только не свои, а чужие: так всё в глазах перекосилось и затуманилось. Но я не заплакал, а просто вышел на улицу.

Там светило солнце, пробегали собаки, малыши играли в песке, из магазина шли женщины с сумками, но мне всё казалось перекошенным и тусклым. Как будто очки не только чужие, но и тёмные.

Потом я увидел Генку с мячом — он за мной из дому выскочил.

— Ты чего? — сказал он. — Пошли уберём. Скоро обедать.

— Ну и обедайте, — ответил я. — Кто вам мешает!

— Давай сыграем, — сказал Генка и кинул мне мяч. — Пас!

Но я отбил мяч в другую сторону. Хотел в лужу, да не попал.

— Идём, — сказал Генка, когда принёс мяч. — Брось. Хочешь, я сам уберу?

Опять эти милости!.. Конечно, все хорошие, я один плохой. Знаю, что будет папа говорить: что я эгоист, самолюбивый, обидчивый, думаю только о себе… Всё знаю. Ну и ладно. Зато они добрые. Особенно Генка. Пусть его по головке гладят…

— Чего стоишь? — сказал я ему. — Никуда не пойду. Я…

— Пойдём. На обед знаешь что? Пельмени.

— Я в город поеду, — сказал я. — Надоело всё.

— И я с тобой, — сказал Генка. — Давай, правда? Пешком. Как туристы. Папа пустит. Сейчас мешки уложим…

— Нужен ты мне!.. — сказал я. — Без хороших обойдёмся.

— Чего ты? — сказал он. — Что я сделал?

Но я повернулся и пошёл. Я тогда не думал ни о каком городе, просто говорил, что в голову придёт.

— А денег-то у тебя нет! — услышал я Генкин крик.

Я шёл к автобусной станции и чуть не наткнулся на Дылду. Так я её про себя называл.

— В палатку идёшь? — спросила Оля. — Скорей, а то на обед закроется.

— Ага, — сказал я.

Я хотел попросить у неё денег на билет до города, но теперь было неудобно — ведь я сказал, что иду за продуктами. Да у неё и нет, наверно. Только ростом большая, а тоже девчонка. Я сел в автобус. Народу было мало, и скоро вошла кондукторша и стала всех обходить. Тогда я вылез.

«Пешком пойду, — подумал я. — Назло».

Я пошёл по шоссе. Минут через пять меня обогнал автобус, но я даже не поглядел на него. Сначала я вообще никуда не глядел, только себе под ноги. Даже не мог бы сказать, какого цвета «Волга» проехала, какой лес за обочиной — лиственный или смешанный, и много народа на пруду или нет… Но потом я стал замечать даже то, что не надо: как, например, в одном саду, за забором, сидел парень и ел что-то вкусное. Мне показалось по запаху, что любительская колбаса, и так захотелось откусить…

Идти стало легче, я как-то втянулся — особенно когда начал от нечего делать считать до четырёх, потом вроде стихов говорить: «Всё рав-но дой-ду до до-ма, всё рав-но дой-ду до до-ма…» Теперь я понимаю, почему солдатам всегда считают. Только им через мост нельзя в ногу идти, потому что он может рухнуть. Мне папа говорил. Им перед мостом всегда такую смешную команду подают: «Отставить ногу!» А мне можно «не отставлять», я один. Интересно, а если вдвоём или нас пять — тоже надо «отставить ногу»? Об этом я думал, когда шёл через речку. А потом стал думать, что скоро в школу и мама обещала связать мне свитер. Хорошо бы из собачьей шерсти — она самая тёплая. Жалко, мы не собирали шерсть нашей Пери. А то был бы у меня рыжий свитер. И рыжие перчатки…

— Подержи, я конус подтяну.

Это сказал мне белобрысый парень, класса так из шестого. Он на велосипеде сзади подъехал, а я и не слышал. Он спросил, куда я иду.

— В город, — сказал я. — Подвези до станции.

Белобрысый потрогал шины, посмотрел на меня так, как будто взвешивал, и сказал:

— Садись. Только я потом направо сверну. Тебе ещё километров шесть останется.

Сидеть на раме было очень жёстко. Хуже, чем на ишаке, — я один раз ездил на нём. Особенно когда белобрысый съехал на обочину: потому что шофёры всё время ругались, что мы по шоссе едем.