Владимир Железников - Жизнь и приключения чудака (Чудак из шестого «Б»)

Значит, все же вернулась Надежда Васильевна?! Вернулась, несмотря на мою просьбу. Теперь Наташка наверняка что-нибудь выкинет. Сбежит в цирк или уйдет к цыганам…

Дверь мне открыл сам дядя Шура, и звуки виолончели обрушились на меня.

– А, это ты, мыслитель! – равнодушно произнес дядя Шура, хотя вид у него был явно возбужденный.

И «мыслителем» он меня почему-то обругал, и в комнату не приглашал. Неужто она наябедничала? Ну что ж, ничего не поделаешь, оказался лишним, хотя почему-то было чертовски обидно. Всегда обидно, когда тебя не понимают.

– Скажите Наташке, пусть зайдет ко мне.

Я человек гордый и никогда никому навязываться не собирался.

– А ты не зайдешь? – спросил дядя Шура. Он обнял меня за плечи: – Всем мыслителям трудно живется. Они вечно размышляют, размышляют… А по мне, надо жить проще и естественней. Если что-то непонятно, возьми и скажи. – Он остановился: – Послушай. Как играет!.. А ты думаешь, я не прав?

– Словами всего не выскажешь, – сказал я. – Я вам не помешаю? – Я боялся встречи с Надеждой Васильевной.

– Не помешаешь, – резко сказал дядя Шура и первый вошел в комнату.

Я остановился на пороге и огляделся.

Никакой Надежды Васильевны в комнате не было, но около дивана стоял магнитофон. Его динамики были включены на полную силу. И более того: я почему-то впервые заметил, что комната дяди Шуры приняла прежний вид, какой она была еще до Надежды Васильевны.

Дядя Шура с размаху плюхнулся на диван.

– Что-то вы мне не нравитесь, – сказал я, стараясь перекричать магнитофон.

– Я сам себе не нравлюсь, – ответил дядя Шура.

– Что-нибудь случилось? – спросил я.

– Ничего, – ответил дядя Шура. – Или, точнее, случилось все, что могло случиться.

В это время появилась из своей комнаты ее светлость Наталья Александровна, наклонилась к магнитофону и убрала звук.

Дядя Шура протянул руку к магнитофону и снова усилил звук. Он устало закрыл глаза.

Наташка обиженно повернулась и ушла.

Да, подумал я, в этом доме явно не хватает тети Оли с ее нежностью и добротой и неожиданными точными словами, против которых нечего возразить. А у меня пока, хотя я и старательный ее ученик, толком ничего не получается.

Я подумал, что, может быть, Наташка и я далеко не во всем правы.

Теперь, когда вся эта история канула в Лету, я часто вспоминаю ее, но никак не могу понять, как я мог совершить столько необдуманных, неблагородных поступков. Честно, меня до сих пор это пугает. А вдруг со мной случится снова что-нибудь в этом роде? Или еще похуже.

Ведь назвал я благородного Петьку, хозяина Рэды, вором!

Я его встретил совершенно неожиданно в школьном коридоре. Искал-искал, бегал-бегал, а нашел у себя под носом.

Когда я его увидел, то не сразу понял, что это он. Прошел несколько шагов вперед и оглянулся.

И он оглянулся, и наши глаза встретились. А в следующий момент мы одновременно перешли на стремительный бег по школьным коридорам, лестницам, закоулкам, сбивая на ходу встречных ребят. И когда я его схватил, то некоторое время не мог произнести ни слова – так задохнулся от быстрого бега. Он оказался вертким и сильным.

– Теперь ты, – сказал я, отдышавшись, – от меня не убежишь.

– А я, – сказал он нагло, – и не собираюсь.

– «Не собираюсь»! – передразнил я его.

– Не собираюсь, – повторил Петька.

– Может быть, скажешь, что ты от меня и не убегал?

– Убегал.

– Почему? – спросил я, угрожающе сжимая Петькино плечо.

– Потому что ты за мной гонялся, – ответил он.

– Ну вот, а теперь я тебя поймал, – сказал я тоном победителя. – Когда отдашь собаку?

– Никогда! – ответил Петька.

– Никогда?! – возмутился я и сильно тряхнул Петьку.

– Это моя собака, – упрямо сказал он.

– А ну, пошли в класс! – Я почти волоком протащил его по коридору. – Там ты у меня попляшешь… на виду у всех.

Так мы пришли в его класс, где и произошел этот ужасный случай, о котором я никак не могу забыть.

Значит, втащил я его в класс и громовым голосом, полным упоенного самодовольства, крикнул:

– Ребята, – и толкнул вперед Петьку, – он украл нашу собаку!

Поднялся, конечно, невообразимый шум, потому что никто из них еще никогда в жизни живого вора не видел!

– Где вор, кто вор?! – понеслось со всех сторон. – Петька?!

А Петька, не обращая внимания на все эти шумы и крики, подошел к своей парте, достал из портфеля аккуратно сложенный лист и протянул мне.

Я развернул лист и прочел: «Паспорт собаки по кличке «Рэда». Хозяин – П. Я. Смирнов. Породы чау-чау».

Пока я это читал и передо мной вырисовывалась действительная картина событий, нас окружили плотным кольцом Петькины одноклассники, стараясь заглянуть в бумагу.

– А кто же это П. Я. Смирнов? – спросил я.

– Это я, – ответил Петька. – Петр Яковлевич Смирнов.

– Точно! – крикнул кто-то из ребят. – Это он!

– А может, ты переименовал Малыша в Рэду, – противно не сдавался я, – чтобы замести следы.

– Чудак, – без всякой злости сказал Петька. – Малыш – мальчик, а Рэда ведь девочка!

И тогда все стали почему-то хохотать, а я повернулся, чтобы скрыться.

– А кто будет извиняться за оскорбление? – настиг меня мальчишеский голос.

– Извини, если можешь, – сказал я и исчез, не оглядываясь.

Народ теперь пошел! Спуска не даст!

Петьку я познакомил с Наташкой, он теперь ее лучший друг. И дядя Шура проникся к нему таким расположением, что научил своим фокусам. А Надежда Васильевна вошла с ним в тайный сговор. Оказывается, они ждут от Рэды потомства, но тщательно это скрывают, чтобы сделать Наташке сюрприз. И тетя Оля сразу распознала в нем благородного человека.

Только Кольке-графологу он не понравился. Тот заставил его написать на бумажке несколько слов, потом выхватил ее, долго изучал, можно сказать проел глазами, повернулся ко мне, будто Петьки здесь не было, и снисходительно поставил диагноз: «Слишком прост и наивен. Не сильная личность».

Зато тетя Оля, когда услышала про графолога, сказала: «Он Наполеон какой-то… Бонапарт. Приведи его ко мне. Я камня на камне не оставлю от этой сильной личности».

Правда, на этот раз у тети Оли ничего не вышло. Во время их единственной беседы она пыталась, как она говорит, проникнуть во внутренний мир Кольки-графолога, чтобы понять, зачем ему необходимо стать сильной личностью. Она в течение двух часов рассказывала нам про свою жизнь, надеясь вызвать Кольку на ответную откровенность, угощала чаем с вареньем, жареной хрустящей картошкой. Она так старалась, что ей стало плохо с сердцем, и она украдкой пила в соседней комнате капли.

Но Колька-графолог остался непроницаем. Он только после этого изменил свою тактику. Вместо молчаливого одиночества он «изобрел» систему завоевания авторитета.