Лилли Промет - Девушка в черном

Это была необычная вещь — неподвижный прекрасный мир, запаянный в литом стекле. Внутри стеклянного шарика сияло синее небо и ослепительно зеленели луга между розовых гор. Может быть, вид райского сада или святой земли.

Она подержала стеклянный шарик против света, как делала и раньше много раз, пытаясь сквозь толстое выпуклое стекло заглянуть внутрь благословенного мира, а затем положила свое сокровище на край комода рядом с кроватью. Этот стеклянный шарик, подарок матери, оставался теперь единственной вещью, напоминавшей о родном доме.

…Саале получила его, когда была еще ребенком.

— Как красиво! — воскликнула она.

Мать обрадовалась и сказала:

— Верно ведь? Это истинная красота.

Саале хотела знать, что там, внутри. И мама сказала, что там хороший мир, к которому надо стремиться. И что наступит однажды время, когда волк и ягненок будут друзьями, лев, корова и медведь станут пастись в одном стаде, а ребенок сможет смело сунуть руку в пещеру василиска. Это-де и есть рай.

Но для Саале тогда и лев и корова представлялись очень отвлеченными понятиями. Ее интересовал стеклянный шарик, и она пробовала, поместится ли он целиком во рту.

После смерти матери, когда Альма выгнала ее из дома и выставила за дверь этот самый чемодан, Саале яростно потребовала свой стеклянный шарик. Альма отдала его, просунув в приотворенную дверь.

Саале протянула руку к стулу, там висели ее черные одежды. Так начался ее второй день в прибрежной деревне, в доме, стоящем у самого моря.

Затем было много дождливых ночей и утр, и Кади считала, что это хорошо.

— Пусть поит землю, — сказала она.

— Ночью кто-то воет, — пожаловалась Саале. — Уже несколько ночей.

— Это ветер. Он живет в нашей трубе, — ответила Кади весело.

До обеда Саале сидела у окна и смотрела в дождь. Проголодавшись, она брала вареное яйцо из выщербленной глубокой тарелки, очищала его от скорлупы и съедала прямо так — без хлеба и соли.

Кади уходила на работу в рыбный цех, и Саале по утрам всегда оставалась одна. Это были сумрачные дни, и время тянулось долго; к тому же часы в деревянном футляре, висевшие на стене, остановились. Кади постучала по часам, надеясь, может, они опять затикают, но часы молчали.

— Нутро у них не в порядке — сказала она расстроенно.

Теперь, когда часы не подавали голоса, утренняя половина дня стала совсем одинокой. Большую часть времени Саале проводила в постели, лежа на спине и слушая шелест дождя. Она чувствовала слабость, и голова кружилась. И все еще не появилось у нее никаких желаний, кроме одного — лежать неподвижно, ни о чем не думая. Это не всегда удавалось, и тогда она снова начинала прислушиваться к голосу дождя и голосу моря, чтобы отогнать гнетущие мысли. Но когда и это не помогало, она пыталась с жаром обращаться к богу. Саале верила, что разговор с господом очищает ее сердце, точно так же, как пророк Илья очистил воду Иерихонского колодца: он бросил в загнившую воду щепотку соли, и вода стала пригодной для питья.

Беседа с господом освобождала Саале от боли, наступала великая усталость и отупение. И снова Саале не хотела ничего, кроме как слушать шелест дождя об оконное стекло.

Вечера также были почти одинокими. Кади не сиделось дома, и, управившись по хозяйству, она пропадала на деревне у подруг. Саале не утруждала себя даже тем, чтобы зажечь свет. Ей нравилось наблюдать, как постепенно сгущались сумерки, и она вглядывалась в густую темноту за окном, где шумело море. Она не спала и слыхала, как, вернувшись домой, Кади спрашивала ее, ела ли она, но Саале не отвечала.

Однажды утром, уже надев платье и натягивая чулок, Саале услыхала, как в передней комнате что-то со звоном упало на пол. «Это, должно быть, кошка. Ведь Кади не запрещает ей лазить повсюду, и на кровать и на стол…»

Пока Саале так думала о кошке, из-под двери к ее ногам — черной в чулке и белой без чулка — выкатилась маленькая шестеренка. Затем приоткрылась дверь, и чья-то рука, торопливо шаря по полу, пыталась поднять колесико.

Саале не на шутку испугалась.

— Что вы здесь делаете? — спросила она.

— Я? А вы что тут делаете?

Это был молодой светловолосый мужчина в свитере и вязаной шапочке с помпоном. Он неподдельно и искренне удивился, увидев Саале.

— Вы из города, да? — попытался он угадать, но девушка не ответила. — Прибыли на работу в рыбный цех?

Допрос был неприятен Саале, она только покачала головой, а замкнутое выражение ее лица говорило: это никого не касается.

Но парень думал иначе.

— Тогда вам будет скучно. Здесь ведь только море и можжевельник, — сказал он.

Саале повернулась спиной к парню, лицом к окну и, стоя неподвижно и безмолвно, размышляла над сказанными им словами.

«Бояться надо не скуки, а людей», — думала она с горечью.

Разобранный механизм стенных часов лежал на столе в передней комнате, и незнакомец молча собирал его заново. Вдруг, прервав затянувшееся молчание, парень спросил:

— Как вас зовут?

Но Саале и теперь не отвечала. Она молча сидела в своей каморке, зажав руки между колен, и судорожно прислушивалась. Саале знала о парнях только то, что от них следует держаться подальше, особенно если ты уже взрослая девочка.

— Меня зовут Та́нел, — сказал парень в передней комнате, словно это могло изменить отношение девушки к нему. Не дождавшись ответа и на сей раз, он стал потихоньку насвистывать.

Танел еще долго возился над сборкой часов и затем ушел.

А в каморке Саале стало слышно тиканье.

Из-за одного длинного и приземистого каменного дома вырубили целый клин доброго соснового леса, и округа стала лысой, впрочем, как и все подобные места, где что-нибудь строится.

Это было общежитие рыбного цеха.

Перед домом висели наскоро прополосканные пеленки, и прямо под дверью были начерчены извечные детские «классы» с «огнем» в одном конце и «водой» в другом — прообраз ада и рая. С дома обсыпались куски штукатурки, а на дверях и стенах были написаны все те слова, чтением которых не стоит себя утруждать.

На ступеньках крыльца сидел Урмас.

Он держал на коленях жестянку из-под килек и пытался пускать мыльные пузыри. Мыльная вода текла у него по подбородку и груди, а пузыри не получались. Радио Мамаши-Египет орало на весь двор о необходимости стенных газет. А две маленькие девочки, присев на корточки у стены, играли в погрузку корабля.

Юли как раз сунула в ладони Ма́йму брючную пуговицу от штанов отца и сказала:

— Кому дам, пусть молчит. Никому не говорит!

Потом снова Майму сунула пуговицу в ладони Юли, и потом опять Юли Майму. Только один раз Майму выронила пуговицу, и Юли сказала: