Аделаида Котовщикова - Кто бы мог подумать?

А раз вообще какая-то перетасовка вещей получилась: на этажерке, на столе, на тумбочке с телевизором — да везде. Из посудного шкафчика Танина кукла с отбитым носом таращится, отцовы выходные ботинки в ящик с игрушками запрятались. Уж Михаил искал их, искал, на неё, жену свою, шумел. Танька вдруг как крикнет: «Ой! Я же, папа, твои ботинки на минутку в ящик с игрушками сунула, когда прибиралась!»

И прежде с Таней разное случалось: растеряшка она, недаром её ребята так кличут, суетиться любит, что поделаешь, раз такая уродилась.

Вот, к примеру, обронит галошу с валенка на лестничной площадке, стоит и смотрит: «Моя это или не моя?» А чья же ещё у самых дверей, и такая маленькая? Когда в их небольшом доме других и школьников нет. Одни взрослые да два грудника-близняшки, которые галоши пока не носят.

Бывало, бывало с Танюшкой, но чтобы такое…

И началось это бедствие с приборками да — не дай бог! — с мытьём полов после того морозного воскресенья, когда прибежала Таня с расчистки снега. Прискакала весёлая, радостная и объявила громогласно:

— А у нас фияска!

— Какая ещё фияска? — всполошилась мать.

— Не знаю… А, вспомнила: приятная. Вот какая! А ещё у нас тайна!

От матери родной тайна? Лариса Ивановна, понятно, приступила с расспросами. А Танька головой мотает и смеётся: «Ни за что не скажу!»

В школу, что ли, сходить, разузнать, что такое с девчонкой содеялось?

Но муж запретил строго-настрого:

— Не позволю на дочку жаловаться! Чтобы и ноги твоей в школе не было! На родительское собрание, когда позовут, сам пойду. Лучше бы поучила её убираться по-человечески.

Так и пребывала Лариса Ивановна в тихой панике.

А Танька довольная и развесёлая. Ворчит, плаксивится куда реже, чем прежде. Даже учиться стала получше: по чтению две пятёрки в дневнике принесла.

Жил Толька Акимов лихо и беззаботно.

Притаиться, чтобы не попасть под руку разбушевавшегося отца, — забота невелика. Главное, Шарика уберечь. А самому что — вмиг удерёт. Тем более Серафима, как страж, начеку. Папка если не в порядке, она Тольку живо к соседям спровадит, а не позднее время, так во двор, на улицу.

В тот вечер, как Костя его домой тащил, Толька нарочно прикинулся таким запуганным. Просто захотелось пожить в снежной пещере. И зло взяло, что насильно его волокут.

Двойки — не шибкая печаль, их ведь исправить можно. Выслушивать замечания учительницы нудно. Зато стрелки бумажные пускать на уроке, в спину кому-нибудь шептать небылицы, чтобы тот закорчился от смеха, — удовольствие. Одно на одно получается.

Неплохая, в общем, жизнь, всё в ней ясно. День за днём так и катится.

И вдруг в Толькину бездумную жизнь вошёл новый вожатый.

Костя этот поначалу был хмурый, сердитый, будто кто его силком к ним в класс притащил, а потом оказался простым и смешливым. О чём хочешь его спроси, вроде как старший брат у Тольки завёлся. И так здорово, что об отметках Костя никогда не спрашивает. От Светы, бывало, без конца слышишь и на сборе, и на переменах: «Какие отметки получили?» А Косте отметки без надобности. Толька сам как-то ему признался: «А я двойку за диктовку получил». А Костя: «Вот как? Не мешает нам подтянуться». Нам! Значит, они заодно, вместе… И никаких попрёков. Затея с «домашними тимуровцами» сначала показалась Тольке преглупой. Мусор вынести, посуду вытереть, за хлебом сбегать — чепуха какая-то!

Однако ребята с жаром рассказывали друг другу и Косте, как помогают они дома, стараясь сделать это незаметно. Придут мама или бабушка домой, смотрят, а уже и сделано! Будто добрые домовые у них побывали. Танька Зимкова, растеряшка суматошная, и та подскакивает от радости:

— И я стараюсь, так стараюсь! Что я, хуже других?

Тольку досада взяла: «А я, выходит, хуже?»

Дома в тот день он важно заявил Серафиме:

— Бабушки у меня тут нет, в деревне осталась, придётся мне обойтись тобой, Серафима. Давай вынесу мусорное ведро!

Серафима сразу расчувствовалась:

— Милый ты мой! Помощничек растёт! — И хотела Тольку поцеловать.

Толька отстранился:

— Но-но! Без нежностей! — Ухватил за ручку мусорное ведро и понёс.

И частенько стал подсоблять: то подметёт, то половики вытрясет, то лучины для печки наколет. Плохо ли, хорошо ли сделано, Серафима каждый раз радовалась, точно ей подарок преподнесли. Не у всех ребят так. Вот Ира Сергеева однажды сказала со вздохом:

— Домашними тимуровцами быть труднее, чем для чужих. Если посторонним людям ребята помогают, все их хвалят. А дома не замечают, ещё и скажут: «Ты не так сделала».

А раз как-то Ира задумчиво спросила Костю:

— Это плохо, когда двойка?

— Хорошего мало, — ответил Костя.

— Но… это очень-очень ужасно? — настойчиво спросила Ира.

— Не смертельно, — спокойно ответил Костя. — Но лучше бы без двоек.

— Попробую, — серьёзно сказала Ира.

— Что ты попробуешь? — заинтересовались ребята.

— Двойку получить попробую.

Танька засуматошилась:

— Зачем? Зачем тебе двойка?

— Так, — сказала Ира. — Испытаю.

И ведь правда попробовала, вы только подумайте! Вызвала её учительница правило по русскому сказать, а Ира мямлит, запинается.

Тамара Георгиевна удивилась:

— Что с тобой? Никогда ты так не отвечала.

— Двойку мне поставьте, — дрогнувшим голосом попросила Ира.

Весь класс удивился.

Даже не засмеялся никто. И у Тамары Георгиевны глаза широко раскрылись.

— Странное желание, — сказала она. — Но не будет тебе двойки, по лицу вижу, что знаешь. Садись!

Сорвалось у Ирки. Кому другому двойку схватить — чистый пустяк, а ей вот не удалось. Ну, чудачка!

Однако, непонятно почему, Толька почувствовал к Сергеевой нечто сильно смахивающее на уважение. Прежде у него одни дразнилки для неё находились: «Отличница-яичница и сверху посолить». А теперь как-то язык не поворачивался Иру дразнить.

Или вот Мухин. Прежде Тольке на этого толстяка начхать было: драться не умеет, вечно что-то жуёт. Аппендицита у него тогда не оказалось, просто, наверно, объелся обжора, его из больницы часа через три выписали. Но как здорово Серёжка читает вслух — на разные голоса. И не только читает, а и рассказывает.

Случается, они на сборах просто рассказывают, кто что хочет. А Мухин пересказал очень страшное — Алка могла быть довольна, она же страшное любит. Про такого Вия Серёжка рассказал. Эту историю он от двоюродного брата слышал, брат её где-то вычитал.

Костя послушал-послушал и вдруг сказал: