Вадим Фролов - Невероятно насыщенная жизнь

— Чего скажешь? — спросил он.

— Зачем вы письмо разорвали? — спросил я.

Он ничего не ответил. Походил немного, посвистал, посмотрел на меня как-то странно, открыл ящик в столе, достал фотографию оттуда и сунул ее мне под нос.

— Красивая? — спросил он.

— Зачем вы письмо разорвали? — опять спросил я.

— Нравится? — спросил он, кивнув на фотографию.

— Здорово! — сказал я.

И верно, здорово. Не знаю уж как сказать. Улыбается, а грустная. Волосы рукой поправляет, чтобы не разлетелись, и смотрит прямо в глаза.

— Что ты понимаешь, — пробурчал дядя Саша.

— Понимаю, — сказал я и почему-то вздохнул.

— Ну, ну, — он посмотрел на меня сверху вниз, прищурился и спросил: — Чего стряслось?

— Почему вы письмо порвали? — еще раз спросил я.

— Слушай, ты, настырный тип, это не твоего ума дело.

— Ну и ничего у меня и не стряслось, — сказал я.

— А ты к тому же еще и вредный тип, — сказал он сердито. — Ты же мне ничем не поможешь, зачем же я перед тобой свои болячки ковырять стану.

— А зачем вы тогда мне эту фотографию показывали? — рассердился я.

— А верно, зачем? — засмеялся дядя Саша. — Чем ты мне поможешь?

— А может, и помогу, — сказал я.

— Да, — сказал он, — я знаю. У тебя такой характер — ты помогать любишь. — Он задумался. — Слушай, я… глупый, наверно…

— Ну что вы, — сказал я вежливо.

Он засмеялся.

— Спасибо, — сказал он. — Чем черт не шутит. Ты такой. Тебе люди должны верить.

— Спасибо, — сказал я.

Он опять засмеялся.

— Ну, и гусь ты, Сенька, — сказал он, — вот уж гусь! Э-э! Была не была. Глупо, конечно, но… Ты свободен сейчас?

— Ага.

— Вот тебе адрес. Позвони три раза. Тебе откроют. И ты скажи, что я… не могу. Азаренков не может.

— Чего вы не можете?

— Ты мужчина или кто? — спросил он сердито. — Ну, а мужчина не должен быть слишком любопытным. Скажи, что Азаренков не может. И все.

— Ладно, — сказал я и пошел к двери.

— Слушай, а что все-таки у тебя стряслось? — спросил он вдогонку.

— А вы мужчина, дядя Саша? — спросил я.

— Гусь ты!

— Ага, — сказал я и отправился на Литейный.

…Она и верно была очень красивая. Как М. Б., если честно, то даже лучше. Почему дядя Саша решил, что я ничего не пойму? Очень даже я понимаю. Только Машу не очень понимаю. Ну, может, еще пойму. У меня все впереди, как говорит Ангелина Павловна.

— У-у, какие у тебя отличные веснушки, — сказала та красивая.

— Веснушки как веснушки, — сказал я.

— Конечно, — сказала она. — Значит, Азаренков не может?

— Ага, — сказал я.

— А я могу? — спросила она.

— Не знаю, — сказал я.

— Слушай, — сказала она шепотом, — тебе нравится какая-нибудь девочка?

— Нра… то есть нет… то есть… — сказал я.

— Ну, раз «то есть», тогда ты меня поймешь. Я не хо-чу его ви-деть. Твоего Азаренкова. Который — сам-не-пришел. А прислал какого-то парня с веснушками — не сердись, они тебе идут. А он пусть летает. На тебе персик и скажи ему, что я тоже не могу…

Я обрадовался. Раз и она не может…

— …не могу его видеть, — докончила она.

Я разозлился.

— Ну, и зря! — сказал я.

— Нет, не зря! — сказала она и даже ногой топнула.

Обратно домой я шел какой-то немножко грустный. И даже не из-за себя, а вообще какой-то грустный. И злой. Не мое, конечно, дело, что там у них вышло, но просто обидно: дядя Саша — мировой дядька и она тоже, а вот чего-то не получается. Чего-то им мешает. Совсем как у меня. Только им легче — они взрослые!

А вот какого лешего я с последнего урока ушел? Подумаешь, обиделся! Ведь никто же не обязан знать, что тот милиционер, который меня за плечо вел, — мой отец. И почему я сразу не сказал им этого? Тогда и обижаться мне было бы нечего. Почему не сказал, а? Гордость не позволила? Ну, и тип ты, Половинкин! И до того я разозлился на себя, что решил сразу же пойти к М. Басовой и, наконец, объяснить ей все начистоту. Домой к ней пойти. Не выгонит! У нее дома ко мне все хорошо относятся. Надо будет — и при всех все скажу. Так, мол, и так. Припру ее к стенке и скажу, чтобы она не больно-то воображала — заноза одноглазая! И я, забыв, что меня ждет дядя Саша, решительно пошел к Басовой. И решительно позвонил. Дверь мне решительно открыла бабушка, и я вошел.

— Здравствуйте, — сказал я решительно. — Маша дома?

— О-о-о! — запела бабушка. — Наш юный рыцарь! Здравствуйте, здравствуйте, проходите, проходите, очень рады, очень рады, а Машенька еще не приходила из школы.

«Вот лопух», — подумал я про себя, и куда-то моя решительность испарилась.

В переднюю выглянул Машин отец.

— А-а-а! — сказал он. — Семен. Здравствуйте, Семен. Очень приятно, — и он протянул мне руку.

И я, как осел, тоже сказал, что и мне очень приятно. Они переглянулись и засмеялись.

— Ну, раз приятно, — сказал папа, — проходите. Дело в том, что Оля… Ольга Васильевна, наша мама, уезжает в Москву в командировку, и Маша пошла ее проводить. Но, — он посмотрел на часы, — она уже скоро должна прийти. А мы пока побеседуем.

— Да нет, спасибо, я в другой раз, — забормотал я.

— Нет, нет, мы вас не отпустим, — захлопотала бабушка, — такой редкий гость…

— И в самом деле, Семен, куда вы пропали? — спросил папа. — Маша сказала, что вы с ней оказались в одном классе. Это отлично!

— Отлично, — сказал я и подумал, что, когда слишком много вежливости, это тоже тяжеловато.

— Прекрасно, — сказала бабушка, — сейчас я угощу вас тортом и яблоками, а там и Машенька подойдет. Она к вам очень хорошо относится и переживает…

«Вот новости», — подумал я и спросил:

— Что переживает?

— Да, да! — сказал Машин папа, хлопнув себя по лбу. — Какие мы невоспитанные, черствые и невежливые люди!

«Куда уж там — невоспитанные», — подумал я.

— Да, да! — сказала бабушка. — Мы даже не поинтересовались, как ваш…

— Что мой? — спросил я.

— Как ваш… — сказала бабушка, но Машин папа кашлянул, и она почему-то смутилась. — Как ваше… здоровье хотела я спросить.

Я удивился: при чем тут мое здоровье?

— Отличное здоровье, — сказал я.

— Ну, и прекрасно, и прекрасно, — запела бабушка.

За всеми этими разговорами мы все-таки оказались в комнате.

— Садитесь, — сказал папа.

— Ничего, спасибо, я ведь на минутку, — сказал я.

— Садитесь, садитесь, — сказал папа.

— Да нет, спасибо, — сказал я.

— Сади… — начал папа в третий раз, но бабушка перебила его:

— Ну, Гриша, милый, как вы не понимаете, что… — Она помахала рукой где-то сзади себя и… пониже спины.

— Ах, да, да, да, — сказал Машин папа, — склероз, склероз… Извините, Сеня, вам, конечно, удобнее стоять.

Я ничего не понимал — почему мне удобнее стоять? Они меня совсем заговорили, и я даже не заметил, как в одной руке у меня оказался кусок торта, а в другой огромное яблоко. Деться было некуда, и я давился то тортом, то яблоком, думая, как бы съесть все это поскорее, пока не пришла Машка. И, конечно, она пришла, когда я запихнул в рот последний кусок торта и старался протолкнуть туда же последний кусок яблока. Я, кажется, возненавижу скоро эти яблоки!