Сергей Иванов - Джулькино детство

Щенка назвали грозно — Джульбарс. Но ростом он был пока что меньше кошки, и лапы под ним качались. Только два дня назад у него открылись глаза. Поэтому видеть он ещё как следует не научился. Только и умел — различать темноту да свет. Жил он в конуре вместе с матерью и двумя своими сестрами. Ему всего было вдоволь: и молока, и мягкого шерстистого бока, под который так хорошо было залезать, и тёплого материнского языка.

Когда щенку исполнился месяц, за ним явился Лесник.

Он взял щенка из конуры, поднял его на вытянутых руках и стал рассматривать.

— Ну хорош! — сказал он. — Хорош!

— Джульбарс! — сказала Хозяйка.

— Ну уж Джульбарс, — усмехнулся Лесник. — Дружок — это да!

— А вырастет? — не соглашалась Хозяйка. — Так и будет со щенячьим именем всю жизнь бегать?

— Значит, даёшь ему имя на вырост? — опять усмехнулся Лесник. — Ладно, пусть так.

— Слушай, Лесник, — строго спросила Хозяйка, — ты берёшь собаку или нет?

— А как же, беру! — Лесник сунул щенка за пазуху овчинного тулупа. — Ну, поехали, Джулька!

Джулькина мать всё это время вертелась около Лесника, громко лаяла и смотрела жалкими глазами то на Лесника, то на Хозяйку. А Джулька ничего не понимал и поэтому ни о чём не жалел, он только чувствовал, что ему хочется молока.

Под тулупом он согрелся. Слепота от яркого декабрьского снега постепенно прошла. Он с удовольствием и тревогой вдыхал новые запахи: тулупа, свежего снега, саней. Особенно ему нравился один — резкий и сильный, смутно знакомый запах лошади. Джулька смотрел из-под тулупа на её тёмно-коричневый круп, на переступающие вразвалку нескладные задние ноги. Потом стал смотреть на деревья, которые неизвестно почему отплывали всё время назад. Он не понимал, что сани едут. А деревья были то высокие, то низкие, то зелёные, то чёрные, и снег был белый-белый, и поляны вдруг проглядывали из чащи, и вообще на свете всего было так много, что Джулька не выдержал этого и уснул.

Прошла неделя, потом ещё одна и ещё. Джулька рос не по дням, а по часам. Это на самом деле было так: люди растут не но дням, а но часам только в сказках, а собаки — в жизни. Джульке не так давно перевалило на второй месяц, а он уже был довольно большим щенком. В доме Лесника он знал все закоулки и каждую половицу глазастого соснового пола. Он уже умел неплохо бегать, особенно передними ногами, а вот задние были пока словно от другой собаки: они всё старались обогнать передние и забегали куда-то вбок. От этого Джулька шлёпался со всего маха. Потом лежал удивлённый, прислушиваясь к стуку сердца и ко всему своему телу.

Пока что Джулька жил в доме. Лишь несколько раз в день Лесник выпускал его прогуляться в маленький палисадник. Всё-таки Джулька был ещё очень мал — мог замёрзнуть, заблудиться. Да и мало ли что!..

А Джульке страсть как хотелось на улицу! Он то и дело шумно принюхивался к острому ветерку, струившемуся от двери, скулил и трогал дверь лапой.

Прошло ещё недели две, и Лесник наконец решил: псу пора жить на улице. К тому времени Джулька заметно повзрослел. Теперь уж его нельзя было причислить к той неопределённой породе, к которой относятся маленькие щенки. Нет, всякий сведущий человек сейчас же сказал бы, что Джулька — пёс породистый. Густая недлинная шерсть, ровные клинышки ушей, хвост бубликом, по-особому симпатичная и улыбчивая физиономия — всё выдавало в нём чистокровную охотничью лайку. Леснику — а он знал толк в собаках — щенок с каждым днём нравился всё больше.

— Джулька, Джуля! — говорил Лесник, поглаживая крепкое Джулькино тельце. — Молодец, охотник!

Джулька прижимал уши, улыбался и неистово махал хвостом. Хвост был ему пока слишком тяжёл, и каждый раз уволакивал всего Джульку то в одну сторону, то в другую.

...Было не обычное прогулочное время, поэтому Джулька обрадованно удивился, когда Лесник свистнул его и распахнул дверь. Джулька выбежал на крыльцо и хотел, как обычно, спрыгнуть в унылый и знакомый свой палисадничек. Но Лесник неожиданно подтолкнул его в другую сторону, и Джулька с восторгом прыгнул в сугроб — окунулся в него с головой, вынырнул, фыркнул и принялся носиться, бороздя носом пологие снежные увалы. Скоро Джульке стало жарко, он поел снегу и выбрался на тропинку, протоптанную от крыльца к проруби. Дорожка эта была похожа на узенькую мелкую канавку, по дну которой слабо текли запахи. Джулька побежал против течения — против ветра. Главный запах был ему знаком и сильно нравился: это был запах Лесника. Вдруг Джулька, сам не понимая, в чём дело, затормозил всеми четырьмя лапами, остановился как вкопанный. Прямо под ним зияла страшная чёрная дыра. Джулька не знал, что это, но понял: попади он сюда — обратно ему не выбраться! В Джулькином сердце кипели страх и ненависть, он хотел зарычать и не смог...

Лесник, увидев, что щенок стоит над самой прорубью, резко крикнул:

— Нельзя, Джулька, нельзя!

Джулька вздрогнул и попятился от чёрной дыры. С этой минуты слово «нельзя» навсегда соединилось для него с чем-то страшным, чёрным. «Нельзя!» — и Джулька не дотронется до лакомой колбасы. «Нельзя!» — и не растерзает кошку... Но это всё будет потом, не скоро. А пока Джулька с удовольствием бежал прочь от дыры, принюхиваясь к тропе. Вот поперёк проскользнул длинный и невкусный запах смолёных лыж. Джулька остановился на миг, нюхнул — как посмотрел! — в обе стороны по лыжне. Нет, этот запах ему совсем не нравился. Джулька пробежал ещё немного, и тут сердце его вдруг забилось громко, радостно, по-охотничьи: тропинку пересекал прекрасный запах. Он стоял в маленьких круглых ямках — на самом-самом их дне, как вода в пересыхающих лужицах. То был старый заячий след. Забыв обо всём на свете, Джулька бросился по нему. Но сейчас же за домом, где начиналось метелье царство, след исчезал — замело! Джулька попробовал найти след под снегом, но только заморозил себе нос.

Тогда он стал обследовать, обнюхивать утоптанные пятачки снега около Лесникового дома, неказистую, будто прихрамывающую сараюшку и сам дом. Кругом стоял заманчивый зимний лес. Джулька мог бы туда побежать, но словно какая-то цепь удерживала его возле дома: щенок побаивался далеко уходить от хозяина.