Борис Житков - Что бывало (сборник)

Я оделся и вышел пройтись. Я шел, совершенно не думая о дороге. Я сам не заметил, как очутился у своего дома. Схватился только тогда, когда уже повернул в ворота. Наш дворник с подручным скребли снег на панели. Я на минуту задержался.

– А кого надо, гражданин? – окликнул меня дворник.

Я бухнул сразу:

– Корольковы тут?

– Таких не проживают, – отрезал дворник.

– Нет у нас такого товару, – сказал подручный, оперся на скрябку и подозрительно уставился на меня.

Я повернул и быстро пошел прочь. Я завернул за угол и ускорил шаги. Улица была почти пуста, и я уже хотел завернуть еще за угол, как вдруг увидал двух девочек. Девочки шли и размахивали школьными сумками. Они так болтали, что не видели ничего. Я узнал – справа моя Наташка. Сердце мое притаилось: окликнуть? Если б одна была она… Я прошел мимо, дошел до угла, обернулся и крикнул громко:

– Наташа! Наташа!

Наташа сразу волчком повернулась. Она смотрела секунду, выпучив глаза на незнакомого человека, красная вся от мороза и волнения, и стояла как вкопанная.

– Наташа! – крикнул я еще раз, махнул ей рукой и бегом завернул за угол.

Тут было больше народу, и я сейчас же замешался в толпе. До цирка я шел не оглядываясь, скорым шагом и запыхался, когда пришел.

На дверях цирка мне бросилась в глаза новая афиша. Огромными красными буквами стояло:

МИРОНЬЕ

Я подошел и стал читать:

И тут же в красках был нарисован мужчина в такой же безрукавке и желтых брюках, в каких я работал, и этого человека обвил удав. Удав сверху разинул пасть и высунул длиннейшее жало, а Миронье правой рукой сжимает ему горло.

Вот какую афишу загнул француз. Мне было противно: мне так нравилось, что в наших цирковых афишах правдиво и точно рисовали, в чем состоят номера, и даже артисты бывали похожи. И чего он, не спросясь меня, окрестил меня Миронье? Рожа у меня была на афише, как будто я гордо погибаю за правду.

В конюшне все были в сборе, и, пока еще не начали готовиться к вечеру, все болтали. Я вошел. Осип засмеялся ласково мне навстречу:

– Видал? – И Осип стал в позу, как стоял Миронье на афише, поднял руки вверх. – Иро́й!

Все засмеялись.

– Миронье! Миронье!

Савелий стоял в хлесткой позе, опершись локтем о стойло и ноги ножницами. Держал папиросу, оттопырив мизинец.

– Миронье, скажите! Много Миронья развелося.

Все на него глядели.

– Солист его величества! – фыркнул Савелий. – Удавист. Усики наклеивает. Вы бы, барин, свою бородку буланжой обратно наклеили. Звончей было бы.

Савелий говорил во всю глотку, туда – в двери. Все оглянулись. В дверях наша делегатка-билетерша кнопками насаживала объявление от месткома.

– Своячки́! За шубу посвоячились. В советское время, можно сказать, такие дела в государственном цирке оборудовать…

Билетерша уже повернула к нам голову. Я шагнул к ней.

– А, товарищ Корольков! – И билетерша закивала.

– Какой он, к черту, Корольков! – закричал Савелий.

– Знаю, знаю, – засмеялась билетерша, – он теперь Миронье. Идем, Миронье, – дело. – Она схватила меня за руку и дернула с собой.

Я слышал, как Савелий кричал что-то, но все конюхи так гудели, что его нельзя было разобрать. А билетерша говорила:

– Как орут! Идем дальше.

И мы пошли в буфет. Билетерша мне сказала, чтоб я подал заявление в союз, что Голуа не страхует меня и заставляет делать опасный для жизни номер.

– Ты же не в компании, ты нанятой дурак, понимаешь ты, Мирон! Это же безобразие.

Я обещал что-то, не помню, что говорил; я прислушивался, не слыхать ли голосов снизу, из конюшни. Я говорил невпопад.

– Совсем ты обалдел с этим удавом! – рассердилась билетерша. – Завтра с утра приходи в местком.

Мне надо было готовить Буль-де-Нэжа, и я пошел в конюшню.

Там все молчали и все были хмурые. Савелий что-то зло ворчал и выводил толстую лошадь для голубой наездницы. Я принялся расплетать гриву Буль-де-Нэжа.

Самарио вывел Эсмеральду – она уже не хромала. Он пошел на манеж, а лошадь шла за ним, как собака. Она вытягивала шею и тянула носом у самого затылка итальянца.

– Алле! – крикнул Самарио.

Эсмеральда круто подобрала голову и затопала вперед. Самарио топнул в землю, подскочил и как приклеился к крупу лошади. Я вывел Буль-де-Нэжа промяться на манеж. Голуа меня ждал. Самарио остановил свою лошадь около нас.

– Я даю вам неделю, – сказал он, хмурясь на Голуа. – Кончайте здесь, и чтоб вас тут не было. А то не баки, а всю голову новую вам придется приклеить. Поняли?.. Алле! – И он проехал дальше.

– Слыхали? Слыхали, что сказал этот бандит? – И Голуа кивнул головой вслед итальянцу. – Вы свидетель! Я прямо скажу губернатору… нет, у вас теперь совет! Прямо в совет. У меня пять тысяч франков неустойки. Вы свидетель, месье Мирон. Я б его вызвал на дуэль и отстрелил бы ему язык, если бы захотел, но с бандитами разговор может быть только в полицейском участке.

После нашего номера я спросил Осипа:

– Как дело, а?

– Как приберемся, гони прямо в пивнуху, а я приведу Савёла, сделаем разговор. – И Осип прищурил глаз. – Понял? Это надо…

Но Осип сорвался – на манеже сворачивали ковер после борцов.

Я ждал в пивной и потихоньку тянул пиво. Я все думал, – мне казалось, что уж ничего не поправишь, что Савелий уже сходил в местком. Может быть, написал заявление… или прямо донес в район. Мне хотелось поскорее уехать отсюда в другой город. Если б Самарио еще б раз набил рожу Голуа, чтоб завтра же собрался вон с удавом, собаками и со мной! А вдруг все, все уже кончено и мне надо бежать сейчас же, прямо из этой пивной?

Пивную уже закрывали, я спросил еще бутылку. Официант поторапливал. Я решил, что, если не дождусь Осипа, я не вернусь в цирк. Шторы уже спустили. Я уже знал, что через минуту меня отсюда решительно попросят. Чтоб задобрить хозяина, я спросил полдюжины и обещал выпить духом. Мне еще не поставили на стол бутылок, – тут стук на черном ходу. Вваливается Савелий, а за ним Осип.

Мы сидели и молча пили бутылку за бутылкой. Осип спросил еще полдюжины. Савелий только хотел открыть рот, Осип перебил его:

– Ты мне скажи, зачем ты товарища топишь? А? Человек страх такой принимает, а ты эту копейку из него вымучить хочешь? Товарищ этот…

– Какой товарищ? – грубым голосом сказал Савелий.

– А Корольков?

– Какой он Корольков? – И Савелий глянул Осипу в глаза: на-ка, мол, выкуси.

– Не Корольков? А как же его? – И Осип прищурился на Савелия.

– Не знаю как.

– А вот не знаешь ты, – и Осип не спеша взял за горло бутылку, – не знаешь ты, браток, вот что крепче: бутылка эта самая, – и Осип похлопал бутылкой по ладони, – или башка, скажем к примеру. Нет? Не знаешь? И я не знаю. Так можно, видишь ты, спробовать это дело. – Осип пригнулся и все глядел прищуренным глазом на Савелия.