Александр Ященко - Хруп Узбоевич

Видя около клетки лица людей, крыса старалась вернуться в ящик. Я отстаивала свою позицию.

Вдруг в отворенную дверцу клетки влезли какие-то огромные щипцы, и сильно ущемленная в них рыжая неприятельница, извиваясь, двинулась вон из моей клетки. Через секунду я услышала знакомый мне стук хлопнувшей западни. Я не выходила смотреть, но думаю, что моя противница вновь попала туда, откуда она так неожиданно для меня перебралась в мое помещенье.

На грустные мысли навела меня эта история. Такая печальная встреча с тем, кто был мне роднее всех из обитателей этого дома! Но я все же лелеяла мысль, что это только случай и жаждала в будущем новых более приятных встреч с родными… Как показало время, эти надежды были напрасны.

Вскоре я зализала свои раны и совершенно оправилась от пережитого потрясения.

Остаток времени, когда земля была белой, я употребила на прочное закрепление в памяти пройденного мной и пошла в своем изучении дальше не ранее, как сад вновь стал зеленым. Однако я это делала вовсе не из каких-либо мудрых соображений. Согласитесь, что молодую крысу, хотя по уму и выше обыкновенной, мудрой все же считать нельзя. Я это делала по необходимости, и дело было весьма просто. Сидя в кабинете в своей клетке, я никогда не могла бы изучить языка маленькой девочки, так как, само собой разумеется, что-то, что говорила она в кабинете, было далеко не все, что она вообще умела говорить, и, сравнительно, даже очень, очень мало. Конечно, тогда я этого не знала, но теперь-то знаю. На мое счастье мою клетку не оставляли всегда в кабинете а по различным случаям уносили в другие комнаты. Я не могу теперь сказать, что были за причины таких переселений, но догадываюсь, что в некоторых случаях это было желание показать диковинно веселую, ручную крысу другим людям, а иной раз желание самих девочек. В первом меня убеждает то обстоятельство, что меня выносили в те комнаты, которые я теперь могу назвать гостиной, столовой, чужими кабинетами и даже вместе с девочками возили в каком-то огромном ящике на колесах к другим людям. Что иногда меня выносили по желанию девочек, сужу по тому, что я частенько проживала на подоконнике в детской, куда мое помещение ставилось при громких ликованиях моей маленькой подруги. Впрочем, оговариваюсь: эта подруга была несравненно крупнее меня, и я ее зову маленькой только по сравнению с другими людьми.

Вот при таких-то условиях мне только-только и удалось справиться как следует с полной речью маленькой девочки, которую я видела и слышала говорящей в разнообразных случаях жизни. Я убеждена, что, если бы меня выпускали на свободу, я гораздо скорее усвоила бы себе все то, что учила, но меня не выпускали даже побегать по полу. Может быть, люди поступали благоразумно, так как и я скажу, что за крысу, пойманную уже взрослой, а не вынянченную из крысенка, никогда ручаться нельзя. Не знаю, что я выбрала бы в то время, если бы мне дали возможность уйти из клетки: свободу и прежнюю жизнь в подпольях или добровольное заключение ради дальнейшего самообразования? Однако меня не выпускали и, следовательно, этого вопроса решать не приходилось.

Дни вновь шли своей обычной чередой. Для окружающих я по-прежнему была забавной крысой, а в своих глазах я становилась все более и более образованной. Если бы я не была полна этого чувства обогащения своего ума и не видела перед собой одну и ту же цель — «вперед, вперед на пути знания!», то я, наверное, страдала бы от чувства одиночества. Ведь, как хотите, а тяжело быть всегда одной со своими мыслями, с успехами, с планами! Никого, с кем бы поделиться ими, никого, кто бы иной раз вместе порадовался, а иной раз и погоревал бы! Я хорошо видела, что мое одиночество привело меня к моему усовершенствованию, но, когда оно было создано, я, несмотря на бывший случай, не прочь была иметь возле себя другую, такую же, как я, крысу для истинной дружбы, которой я была лишена и, увы, как оказалось — навсегда…

Усвоив язык девочки, я перешла к более основательному наблюдению над речью других людей, пользуясь для того самыми мимолетными случаями. Кое-что путало меня своей трудностью, кое-что было уже мне удивительно легко. Разбить на отдельные звуки длинную речь взрослого человека и уловить в них некоторые слова моей невольной учительницы было делом ужасно трудным и доступным — и то не всегда — только такому тонко выработавшемуся слуху, как мой. Но зато я легко разбирала смысл речи взрослого, если он обращался к кому-нибудь с короткой речью, в которой было два-три звука, мне уже знакомых из языка маленькой девочки.

Для примера, как теперь помню, могу привести такой случай, который я для ясности изложу уже моим настоящим языком.

Я прекрасно изучила, что звуки «на», «возьми», «прими» значили одно и то же, т. е. предложение принять предмет из одних рук в другие, знала, что звуки «дай», «беру», «протяни» и кое-что другое значило противоположное, т. е. предложение сделать то же самое, но только не тем лицом, которое их говорит. В первом случае говоривший отдавал вещь, а во втором — он ее получал. Знала я также, что звуки «не», «нет» и все, на них похожие или их заключавшие, значили отказ, несогласие. Так, слыша «не надо», «некогда», — я уже знала, что говоривший их отказывается от предложений и при этом — кстати замечала — часто тряся головой. Впрочем, были у меня и курьезы… Например, звук «несколько» мне всегда напоминал отсутствие чего-нибудь или отказ, а впоследствии оказалось наоборот, и «несколько кусков хлеба» вовсе не значило «ни одного куска хлеба». Но очевидно: нет правил без исключения!..

Итак, зная много отдельных длинных и коротких простых и сложных звуков (слов), я в рассказываемом мною случае хорошо понимала слова моей учительницы: «Дайте попке воды». За ними обыкновенно следовало наливание воды в попкину ванночку.

Но вот однажды наш серый попугаи слишком поусердствовал над положенными ему орехами и каким-то образом основательно подавился крупным ядром. Он как-то зауркал, закинулся навзничь и повалился с насеста вниз. Звук этот обратил внимание сидевшего за столом хозяина, который обернулся и посмотрел на задыхавшегося попугая. Увидев его, он быстро вскочил, подбежал к клетке и схватил было ванночку. Заметив, что последняя пуста, он бросился к двери и ясно ясно для меня, закричал:

— Дайте попке скорее воды!

В этих словах был новый для меня звук «скорее», и я тотчас принялась за его разрешение путем обсуждения обстоятельств, при которых он был произнесен и которые за ним последовали. Я видела хозяина несколько возбужденным, нетерпеливым, видела, как прибежавшая с водой женщина поспешно эту воду подала и как столь же поспешно хозяин влил эту воду в горло попугаю.