Павел Бляхин - Москва в огне. Повесть о былом

— Будьте вы прокляты, нехристи, чуть не убили человека!..

— Береги-и-сь! — раздался опять предостерегающий голос.

Пьяно вихляясь в седле, посредине мостовой скакал, видимо отставший, казак.

Толпа снова отхлынула назад, к памятнику Пушкину. На мостовой остался только один рабочий, продолжая спокойно отряхиваться от грязи.

Появление пьяного казака народ встретил такой же бурей негодования, как и только что пролетевший патруль.

Поравнявшись с рабочим, казак на всем скаку выхватил шашку и с размаху рубанул его. Рабочий рухнул на камни. Шайка отлетела прочь, как отрубленная голова.

Толпа ахнула и на мгновение застыла на месте. В ту же секунду два выстрела, один за другим, прогремели над моим ухом.

Казак свалился на сторону, запутавшись ногами в стременах. Вот он упал на мостовую, а конь без всадника рванулся в сторону и исчез в переулке.

Оглянувшись на выстрел, в двух шагах от себя я увидел высокого парня в шапке-ушанке, с дымящимся браунингом в руке. Его лицо побелело от гнева. Он смотрел вслед коню, забыв спрятать оружие.

— Спрячь пистолет, товарищ, — сказал я, тронув парня за плечо, — он еще пригодится.

Тот вздрогнул и мигом сунул браунинг под пальто, за пояс.

— Спасибо, товарищ! Пошли в «Аквариум»!

Рабочего унесли на руках. В разных концах послышались запоздалые свистки городовых. Народ медленно расходился.

А Пушкин в тяжком раздумье смотрел вниз:

Уже стемнело. Мороз немного спал, хотя снег под ногами хрустел все так же звонко, и я слегка приплясывал, чтобы согреться. Я шел к толпе, рядом с человеком, стрелявшим в казака. Это был тот самый высокий богатырь-дружинник, который охранял штаб МК. Он был еще взволнован. Брови сурово сдвинуты. В темных глазах вспыхивали опасные огоньки. Глянув в мою сторону, он бросил как бы про себя:

— Собаке собачья смерть!

Я промолчал. Так же, как весь народ, в те годы я пылал лютой ненавистью к казакам — верным псам царского престола. Мне еще вспоминались синие рубцы на спине от нагаек, полученных при избиении участников митинга во время всеобщей стачки в Баку. Конечно, и тогда я понимал, что не только солдаты, но и казаки были слепым оружием в руках самодержавного правительства, но преодолеть ненависть к ним не мог. В молодости сердце сильнее разума. Я был рад, что пуля сразила насмерть одного из них. На этого отважного дружинника я смотрел теперь, как на героя, смотрел с восторгом и уважением. А все-таки — кто он? Ведь он совершил террористический акт, что никак не вяжется с тактикой социал-демократии…

— Нет, я не анархист и даже не эсер, — словно угадав мои мысли, шепнул мне на ухо дружинник. — Я понимаю, что всю эту погань сметет только революция, а не отдельный хлопок из пистолета. Понимаю, но тут… душа не выдержала, взорвало. И потом…

— Что?

— Мне кажется, в такой момент сам Ленин оправдал бы мой выстрел: ведь революция уже началась.

Я продолжил его мысль:

— И, значит, врагов можно бить не только скопом, но и в одиночку?

— Везде и всюду!

Ясно — этот парень большевик. Кто ж, кроме большевиков, станет ссылаться на Ленина! Для нас, молодых большевиков, он был путеводной звездой в дни революционной бури.

— А я узнал тебя, — сказал дружинник, первый раз улыбнувшись. — Ты сегодня приходил в штаб МК.

— А ты стоял на контроле, — ответил я.

Мы на ходу пожали друг другу руки.

— Меня Петрухой звать. А тебя как?

— Павлом.

— Вот и хорошо. Наши имена с одной буквы начинаются — быть нам друзьями. Я слесарь с завода «Гужон». А ты где работаешь?

— Я наборщик и пока безработный, а в Москве первый раз.

Петруха предупредил:

— Если ты приехал сюда искать работу, то можешь хоть завтра сматывать удочки. Здесь такая безработица, что и москвичи подыхают с голодухи. У меня вон братишка наборщик и тоже баклуши бьет, нигде приткнуться не может… Однако уже поздно, как бы на митинг не опоздать. Наши ребята собираются.

Петр зашагал быстрее. Экий верзила! Я бежал за ним вприпрыжку, а ему хоть бы что, каждый шаг — аршин.

Перегоняя людской поток, мы стали приближаться к Триумфальной площади. С каждым шагом вперед толпы рабочих росли, переливались с тротуаров на мостовую и увлекали за собой все новые и новые массы людей, которые стекались из попутных переулков, как ручьи и притоки в большую реку.

На перекрестке Тверской улицы и Садово-Триумфальной мы сразу попали в шумный водоворот человеческих голов — сюда со всех сторон шли толпы народа и веселой лавиной врывались в раскрытые ворота «Аквариума».

Я был в восторге: вот они где, «мятежные толпы народа»! Вот они, настоящие московские пролетарии!..

Нет, никаких аквариумов здесь не было и никто не торговал рыбой. Это был садик с большим летним театром в глубине и еще какими-то зданиями.

Пока добирались до ворот «Аквариума», мы и в самом деле стали друзьями, и нам не хотелось так просто расстаться. Когда я сказал Петру, что ищу маленькую комнатушку, он настойчиво стал приглашать меня зайти к нему завтра в Оружейный переулок:

— В нашем доме, на втором этаже, сдается комната, и, наверно, не очень дорого.

Я обещал зайти. Мы попрощались.

— Моя дружина сегодня охраняет митинг металлистов, — сообщил Петр. — А ты куда?

Слегка запнувшись, я ответил:

— Мне поручено выступить на митинге домашней прислуги…

— Значит, ты оратор? — удивился Петр. — Это, брат, замечательно! Тебя здесь разорвут на части.

— Ну, какой там оратор, — смутился я, — просто агитатор партийный…

Петр махнул рукой:

— Это, брат, все равно, всех, кто выступают на митингах, у нас называют ораторами. А я вот не могу, — вздохнул он. — все как будто понимаю, даже поспорить могу, а как выскочу на трибуну, так и крышка, ни в зуб ногой! Даже поджилки затрясутся… Тебе, говоришь, к прислуге надо? Вот сюда проталкивайся, в летний театр.

И мы разошлись.

Мне в самом деле пришлось «проталкиваться» — театр был набит народом сверху донизу. Несмотря на холод, здесь было жарко, тесно и душно.

Внутри театра, у самого входа, за маленьким столиком сидели молодой человек и миловидная худенькая девушка с ясными, улыбчатыми глазами. В волосах, собранных на затылке, красовался большой черный бант.

Молодой человек что-то записывал в клеенчатую тетрадь, а девушка приветливо спрашивала почти каждого входящего:

— Ваша фамилия?.. Имя-отчество?.. Вы хотите записаться в союз? Пожалуйста. Вступительный взнос двадцать копеек. Ваша профессия?..

Я стал пробираться к сцепе, где стоял большой стол, накрытый кумачом. Там уже выступали ораторы.