Иосиф Дик - В нашем классе

В соседней, 739-й школе все классы стараются учиться без единой двойки и второгодников. А Толя Гагарин знает об этом начинании, но палец о палец не ударяет. Он только ходит, как Гамлет, и размышляет. Надо председателя одернуть!

Цепкий глаз».

«Цепкий глаз, цепкий глаз…» — повторял про себя Толя и никак не мог оторваться от газеты, потому что за его спиной стояли ребята и безусловно ждали, что он скажет. Да какой это «Цепкий глаз»? Это же Димка Бестужев!..

Под статьей была нарисована карикатура: Толя, сидящий за партой, закрыл глаза и заткнул пальцами уши, то есть ничего не видит и не слышит, что творится вокруг него. У него был длинный нос и толстые губы, а волосы на голове почему-то стояли дыбом. Но все-таки он был похож на себя, и из этого можно было сделать вывод, что его рисовал Пипин Короткий.

— Ну что, товарищ председатель, — тронул Толю за плечо Парамонов, — здорово нас с тобой в прессе увековечили, а? Теперь мы вроде друзья — на одной доске стоим!

— Пошел вон! — обернувшись, сказал Толя и замахнулся портфелем на Парамонова.

Ребята, окружившие стенгазету, засмеялись.

— Это кому портфелем, мне? — удивился Парамонов. — Я хочу тебя поддержать в тяжелую минуту, а ты мне портфелем? Черная неблагодарность!

Толя побежал в раздевалку сдавать пальто, а вернувшись в класс, подошел к Димке, сидевшему с Маркиным и Сидоровым:

— Твоя статейка?

— Моя, — ответил Димка.

— Значит, по-твоему, я не поддерживаю новое начинание?

— Да.

— А чего ж тут нового в семьсот тридцать девятой школе, когда все школы всегда стремились и стремятся к полной успеваемости?

— А то, что теперь сами девочки — понимаешь, сами! — решили взяться за дело. Они к каждому подходят индивидуально.

— «Индивидуально»… — с иронией сказал Толя. — Какое слово выдумал! А может быть, персонально или сугубо лично?

— Ничего Димка не выдумывал. А индивидуальный подход к неуспевающим у них есть на самом деле, — сказал Сидоров. — И мы вот тоже подошли к тебе индивидуально — заметку написали.

— Хорошо, пускай такой подход будет. А при чем здесь я? Чего вы на меня навалились? Написал Димка жалкую статейку и уж думает, что Гоголь!

— Весь этот разговор — тоска зеленая, — подняв на Толю глаза, сказал Сидоров. — Вместо того чтобы согласиться с нами, ты обижаешься.

— Да была бы эта заметка деловой… Не понимаю! Сами выставляли мою кандидатуру в председатели, а тут — хлоп: «размышляет, как Гамлет»!

— Да, я выставлял тебя в председатели, — сказал Димка. — Но это не значит, что я на тебя должен все время богу молиться. И если будешь дальше так смотреть на класс, я снова напишу про тебя.

— Этого тебе уже не придется делать, — твердо сказал Толя.

— Перестроишься? — спросил Сидоров.

— С сегодняшнего дня или Димка больше не редактор газеты, или я больше не председатель совета отряда!

— Как? — изумился Димка.

— Я уже сказал, надо слушать.

В коридоре зазвенел звонок, и Толя пошел к своей парте.

В класс вместо преподавателя географии Ивана Матвеевича входил Парамонов. В руках он нес длинный человеческий скелет, видимо вытащенный из школьной кладовой, где тот всегда стоял. На черепе с пустыми глазницами сидела парамоновская шапка, а к его полукруглым ребрам веревкой был привязан учебник физики.

— Ребята! — крикнул Парамонов. — Привет из загробного мира! Географии не будет! У Ивана Матвеевича грипп! Ура!

— Ура-а! — обрадовались многие.

— Тише! — вдруг встал на парту Димка. — Учителя нет, а география будет!

— Ребята, не слушайте его! — сказал Парамонов. — Айда на улицу! — Он взял руку скелета и махнул ею в сторону окна.

— Но, ты! Отдай сюда скелет! — вдруг подошел к Парамонову Горшков. — И садись на место! Понял, идиот?

— Почему идиот? — растерянно пролепетал Парамонов, не понимая, откуда Горшков набрался такой наглости и смелости.

— Почитай один словарь — узнаешь… Надо участвовать в общественной жизни.

— А-а ты?

— Чего — я?

— Участвуешь?

— Это не твоего ума дело.

Через пять минут Ирина Николаевна, зная о том, что в седьмом «Б» пустой урок, заглянула в класс и была приятно поражена. В классе царила тишина. За столом учителя сидел Димка Бестужев и для всех читал вслух учебник по географии.

В конце февраля на очередной тренировке по классической борьбе Иван Антонович Гордеев прошелся перед шеренгой ребят, одетых в борцовские костюмы.

— Итак, молодцы, — сказал он, — прошло полгода тренировки. У каждого из вас налились мускулы, стала крепче шея, а шея, как вам известно, в нашем деле вещь основная. За всеми вами я потихоньку наблюдаю и хочу сказать, что ваши спортивные успехи меня радуют. У Максимова появилась уверенность в наступлении, Парамонов выработал быстроту реакции. Но не это главное в моем слове. В марте состоятся городские соревнования по борьбе, и мне предложено из детской секции выделить несколько пар для показательных встреч…

— Вот хорошо! Впервые на соревнования! А кого выберут? — заволновались ребята.

— Разговоры отставить! Слушайте дальше, — продолжал Иван Антонович. — А поэтому все члены детской секции должны принести из школ учебные характеристики. И вывод: если у кого есть грешки, к соревнованию мы их не допустим, да и тренировочки тоже придется оставить. Сначала школа, а потом физкультура. Все понятно? Садитесь! Начинаем занятия. Парамонов и Максимов — на ковер!

На белоснежный ковер вышли двое и положили друг другу на шею руки. Иван Антонович стал на углу ковра со свистком…

Для Парамонова это сообщение было громом среди ясного неба. До сих пор о его школьной жизни в детской секции никто не знал, и Юра был спокоен. Но как быть теперь? Характеристику придется брать у Ирины Николаевны, а что она может написать, это уже известно. И, значит, к следующей тренировке Юру уже не допустят…

Юра откладывал свой разговор с Ириной Николаевной до последнего дня. Он решил действовать дипломатически. На уроках стал тише сидеть, а когда была литература, после объяснений задавал Ирине Николаевне много вопросов и делал вид, что кровно заинтересован в ее предмете.

Через несколько дней, после уроков, подождав, пока Ирина Николаевна оденется в раздевалке. Юра незаметно пошел за нею.

В переулке, освещенном фонарями, от наваленного снега было светло и чисто.

Парамонов шел сзади. Он чувствовал, что разговор о положительной характеристике для него бесполезен. На что тут можно рассчитывать?

Однако в душе теплилась маленькая надежда, что Ирина Николаевна поймет его. Он ей скажет, что не может жить без классической борьбы, что она очень развивает человека. А если у него и бывали срывы на уроках, так с кем они не случаются? И разве можно из-за этого лишать человека радости?