Владислав Крапивин - Переулок капитана Лухманова

— А винт?

— Ой!.. — Элька виновато запританцовывал. — Он дома. Я сейчас сбегаю! Туда рысью, а обратно на велике! Это недолго!

— Подожди, — насупленно сказал Шиповник. Книгу он держал под мышкой, а половинки бинокля баюкал в руках, словно хотел узнать: какая тяжелее?

Все смотрели на него, ждали. У Маши было такое лицо, словно ей хотелось заплакать. Кажется, она жалела бинокль больше всех. Но не сказала ни словечка.

Шиповник вложил одну половинку в ладони Эльке, другую — Даньке.

— Не… Я не буду меняться…

— Но бинокль ведь правда морской… — жалобно сказал Данька.

— Да хоть какой! — хмыкнул Шиповник. — Я вам книгу и так отдам, без него…

Все помолчали слегка обалдело. Потом Данька прошептал:

— Даром, что ли?

Мальчишка ухмыльнулся снова:

— Хитрые какие!.. У вас найдутся сто рублей?

Как хорошо, что они не купили мороженое! Мак выхватил из кармана обе сторублевые бумажки.

— Вот! На…

— Мне одну… — недовольно разъяснил Шиповник. Взял коричневую «деньгу», а книгу сунул Маку. — Всё, сделка как на бирже, обратного хода нету… Только подожди, я гляну разок!

Он взял у Эльки монокуляр, посмотрел вдоль улицы.

Все глядели на мальчишку вопросительно и даже виновато. Очень уж непонятно все это было.

Маша неловко проговорила:

— Смотреть лучше в другую сторону. Там заречный пейзаж…

— Мне пейзаж до лампочки, — охотно отозвался Шиповник. — Мне надо прочитать вон на том киоске, работает ли он сейчас… Да, работает!

Киоск блестел зеленой пластмассой в конце квартала.

— В нем цветы продают, — по-простецки, как давним знакомым, объяснил Шиповник. — Одна роза как раз сто рублей…

Он отдал Эльке монокуляр и опять посмотрел на киоск, уже без оптики, через плечо.

Казалось, теперь можно и разойтись, но как-то неловко было. Словно пришлось бы разорвать какую-то ниточку. «Надо сказать что-то, — подумал Мак. — Но что? „Спасибо за книгу“?» Он спросил, одолев неловкость:

— Послушай, а почему ты… так?..

— Что? — опять насупился Шиповник.

— Ну… сперва «три тыщи», а потом почти задаром…

Шиповник зачем-то одернул свитер, от которого пахло никотином. Криво улыбнулся:

— Да пошутил я насчет тысяч. А книжка, она же вам нужнее…

Все опять помолчали, а неловкость не уходила. И тогда Маша задала неожиданный вопрос:

— А роза тебе зачем?

Шиповник царапнул кроссовкой асфальт, быстро обвел всех сумрачными темно-серыми глазами и ответил полушепотом:

— Для мамы…

В этом ответе была печальная непонятность. Надо бы помолчать, но Маша не устояла перед этой непонятностью, решила одолеть ее:

— А у мамы… день рожденья, да?

Шиповник скомкал в кулаке сотенную бумажку, почесал ее уголком щеку и сказал, будто про обыкновенное дело:

— Нет, это в память о ней. Она семь лет назад разбилась в самолете… — Глянул на Мака и добавил: — В том, где твой с Мирославом отец…

И сразу ясно стало, какая горечь прячется в его спокойном тоне.

«Вот это да!.. — застучало в голове у Мака. — Вот это да!.. Это опять какая-то судьба. Это всё не случайно…»

Но ведь не скажешь про судьбу. И неловко, и… будто рискуешь разбить что-то… Мак выговорил:

— Но это же случилось зимой… и братская могила далеко, в Ямщикове…

Шиповник снова посмотрел назад, через плечо.

— Не все ли равно где и когда… Я раз в году, если деньги есть, покупаю цветок и иду вон к той церкви… — Он мотнул головой. Спасская церковь, узорчатая, стройная, гордость города, поднимала белые башни и золоченые маковки в двух кварталах отсюда, над тополями, которые пока еще не успели спилить. — Там в кустах стоит крест. Когда церковь ремонтировали, под ней нашли несколько тел, неизвестно чьи. Там и похоронили…

— Это жертвы репрессий, — сказал Мак. — Мир рассказывал…

Шиповник кивнул:

— Наверно. Только без имени… А если без имени, то можно считать, будто памятник всем погибшим… Ну и вот…

Мак принял решение сразу:

— Мы тоже пойдем. Да, ребята? — И спохватился: — Если ты не против… А если не хочешь, мы потом, сами…

— Пошли… — вздохнул Шиповник. — Самолет-то был один, общий.

В киоске купили две белые розы.

Пока шагали к церкви, Мак несколько раз пытался набрать номер Мира. Тот не отвечал. Позади Спасского храма, у его пятигранной алтарной части, росли клены и сирень. Она густо цвела. Среди кустов стоял желтый лакированный крест — без всяких слов. Перед крестом зеленел плоский холмик, а рядом была врыта некрашеная скамейка. На холмике лежали несколько букетиков, но уже старые, увядшие. Было тепло и тихо. На улице шумели машины, однако их звуки жили как бы отдельно от тишины. И почти никого не было поблизости, лишь в десяти шагах на такой же скамейке устроился щетинистый дядька с пивной банкой. Дремал. На него, как по уговору, не стали смотреть.

Шиповник шагнул к холмику и первый положил розу. Взялся за крест, постоял, прикрыв глаза. Может, вспоминал какие-то слова. Мак тоже положил цветок. Чуть в сторонке от розы Шиповника. «Папа, это тебе. От меня, от Мира, от мамы… и от ребят…» И подумал: «Ох, надо же дозвониться до Мира! Тут такие дела, а он совсем свихнулся со своими гитарами…»

Сели на длинную скамью. Мак на одном краю, Шиповник на другом, остальные между ними. Не очень плотно, однако все же рядышком. А что было делать? Не расходиться же сразу.

Шиповник вдруг коротко рассмеялся:

— А вы ведь могли скрутить меня, напинать и отобрать книжку…

— Ты спятил, да? — тонким голосом сказал Крылатый Эльф, и уши его заполыхали от возмущения.

— А что такого? Я драться почти не умею…

— А что сказал бы капитан Лухманов? — спросил Эльф.

Этот вопрос заставил задуматься всех. Молча посидели минуту. Маша наконец задала вполне резонный вопрос:

— Тебя как зовут?

— Очень просто, — сразу откликнулся Шиповник. — Егор Егоров. Легко запомнить… «Егоров, к доске!.. Егоров, кто за тебя будет решать задачу?.. Егоров, будешь болтать — позвоню родителям…» — Он поймал удивленные взгляды, досадливо объяснил: — В школе ведь почти никто не знает, что мамы нет, а отец болтается неизвестно где. А родители приемные. Называется «патронажная семья»…

— Худо живется? — прямо спросил Мак.

— Наоборот! — вскинулся Егор Егоров. — Прекрасно живется! Все танцуют вокруг меня, как у новогодней елки. Дядя Вова, тетя Надя, их взрослая дочка. «Егорушка, Егорушка, почему ты опять выпускаешь колючки?..»

«Все-таки Шиповник», — подумал Мак.

— Ну, я стараюсь не выпускать, даже мурлыкаю, будто домашний кот: все, мол, хорошо…

«Если „танцуют вокруг“, отчего же не дадут нормальную одежду?» — чуть не спросил Мак.