Сергей Иванов - Бывший Булка и его дочь

Сердце неожиданно заскулило. Но быстро прошло. Так батянька спокойно и смешно стал рассказывать дальше — про мальчишку, который его преследовал в парке.

Якобы он скрылся от этого типчика через чёрный ход кафе. Придумывал, конечно!.. Что же это был за типчик? Может, Севка? Но зимой… «Ты точно помнишь, что зимой, батянь? А чего же ты мне тогда раньше не рассказывал?»

В ней вдруг вспыхнула надежда, что это всё-таки Севка. И не зимой, а вот сейчас, в последние дни. «Ну и какой он был, батянь? Такой высокий или низкий?»

Он улыбнулся:

— Да я как-то со своего роста не разобрал.

— Ну выше меня или не выше?

— Это… понимаешь, Лид…

Такое лицо у него стало, словно он карточки «спортлото» заполняет и старается угадать номер. Батянька тоже сейчас старался угадать: высокий нужно сказать или что не очень.

От этой его доброй неуверенности, оттого, что он старался заботиться о ней даже в таких странных положениях, Лиде неожиданно стало хорошо-хорошо, как в самом раннем детстве, воспоминания о котором появлялись в памяти лишь отдельными кусками картин, словно в глазок калейдоскопа. Там вспоминался ей он, батянька — большой, всемогущий и почему-то обязательно в белой рубахе с распахнутым воротом.

— Ну скажи, батянь, не бойся: высокий или низкий?

— А ты давно с ним… знакома? — Так и не ответил, высоким ему Севка показался или низким!

Ещё вовсю светило весеннее солнце, кругом, на соседних диванчиках, сидел народ. И всё же Лида завела тот разговор, который обычно (или, по крайней мере, так утверждают художественные произведения) бывает возможен только в наступающих сумерках, в тишине и уединении.

Она стала рассказывать о Севе. Сперва следила за собой и не называла его по имени, но потом само вырвалось. Батянька внимательно слушал её, и Лида не заметила, что его рука давно лежит на её плече.

Лиде казалось, рассказывает она слишком много, потому что много всего громоздилось в её душе. Однако наружу вырывалось мало. Таковы уж девчонки: в самых откровенных разговорах они остаются скрытными. Пусть и нечаянно почти, а всё же скрытными! Только голос её мог бы подсказать, какие там рифы спрятаны «под водой умолчания».

Бывший Булка удивлённо, и встревоженно, и обрадованно смотрел на дочь. Елки-палки, говорил он себе, ведь Лидка-то влюбилась! Лидочка ты моя дорогая…

По дороге домой, в метро, когда она сидела, уткнув нос в воротник пальто, к ней пришло то редчайшее счастливое неустойчивое равновесие, как при зубной боли: всё болит-болит-болит, — и вдруг перестало! И сидишь, блаженный, затаившись душой. И боишься даже на цыпочках мимо этой боли прокрасться. Потому что идти-то некуда: лучше тебе нигде не будет!

Она знала, что поссорилась с Севкой. Но хорошие воспоминания как бы помирили их.

Она вспоминала, вспоминала. И ни в одной мысли её не было ни Нади, ни матери.

И ни разу не подумала о том, как дела у её отца, каково лечение, скоро ли операция.

Дома, однако, настроение сбилось в привычную колею. Вошла, чуть громче нужного хлопнула дверью. С вешалочной полки свалился ей на плечо кое-как лежавший платок.

И тотчас вновь увидела Лида небрежную сиротливость их пустынного дома. Но чтобы не думать по пятому разу одно и то же, она сразу отправилась к себе в комнату. «Когда вам нечего делать, делайте уроки!» — гласит стенгазетная юмористическая мудрость.

На столе её как раз ждал раскрытый задачник. Всё как было. Только солнце, которое тогда, в три часа, лежало большим квадратом на краю стола, теперь исчезло — не только из комнаты, вообще из мира: ушло под землю, за горизонт.

Но и свет включать было ещё рано. Или уже пора? Лида с сомнением глянула на светлое небо, потом на тетрадный листок. И поняла, что дело не в свете, а просто в том, что человек не может в одну секунду с одних мыслей перепрыгнуть на другие. Необходимо время, говоря по-школьному, для раскачки. Человек ведь не транзисторный приёмник: щёлкнул колесиком — сразу запело!

Подумав так и оставшись собою довольна, Лида, уже и не без интереса даже, стала читать задачку под номером…

Тут её за ухо дёрнул телефонный звонок. Она повернула голову. Телефон брякнул второй раз.

И она вдруг догадалась, кто это звонил! Сердце заспешило, перепрыгивая, как мячик, само через себя. Вспомнила зачем-то: «Такие состояния называются стресс…»

— Это ты, Лид. А я тебя не узнал.

Разве она уже что-нибудь говорила? Или это просто хохмочка, обычная его хохмочка? Сейчас она ничего не испытывала, кроме волнения борьбы.

— А ты, Лид, как считаешь?

Всё-таки он хохмит.

Ну чего ты молчишь-то?

— Слушай, милый, иди гуляй!

И положила трубку. Было противно от этой чужой фразы. Лида хорошо помнила ту девицу. Она лезла в троллейбус, а разговором и поворотом головы была ещё на остановке: «Слушай, милый…» У неё была удивительно аккуратная причёска — крупный такой химический локон.

Да, противно это получилось. И голос какой-то дешёвый, как у той… А не всё ли равно!

Она вернулась к своей физике. Но было почему-то не всё равно. Оказывается, даже ругаться, даже рвать с человеком надо по-человечески, тратя ум и волнение.

Так. Значит, задачка номер… Но Севка больше не звонил. Даже не думал!

Небось звонит сейчас Наде — такой умный, нога на ногу. Ну и кадр, говорит, ну и подруга, ну и барахло!.. А Надя в ответ, конечно…

Они ведь, между прочим, из-за Севки и поругались!

Эх вы, братики-сестрички! Да вот назло вам не буду о вас думать. А тем более плохо!.. «Как ныне сбирается вещий Олег отмстить неразумным хозарам… С дружиной своей в цареградской броне…»

Ни в чём не повинная задачка, а так же и другие уроки оказались полными сиротами. Однако когда пришла мама, вид у Лиды был вполне деловой.

Мама что-то долговато возилась с пальто и сапогами. Лида, конечно, смотрела в книжку, но такие вещи можно увидеть и самым краешком глаза. Наконец мама разделась. Сейчас она сидела на стуле в прихожей.

— Добрый вечер.

Лида подняла голову, но в глаза ей смотреть не стала.

— Ужинать будем?

Лида пожала плечами.

— Ясно… Работай. А я тогда крикну тебя.

Были у неё в запасе такие особые словечки. Все, например, говорят: «крикну тебе», а мама: «крикну тебя». Лиде они нравились, и мама знала об этом.

Но сейчас Лида кивнула со всем нашедшимся у неё равнодушием. Словно фраза была самая простая, а не с секретом.

Ужин был готов минут через пять — десять. У них в доме не водилось моды «устраивать всяческие марципаны» (мамино выражение). Отварные сосиски, банку горошка на сковороду… Батяньке вообще-то требовалось есть поплотнее. Мама эту плотность устраивала ему не за счёт особых блюд, а за счёт количества. Лиде, например, две сосиски, а ему пять.