Юрий Иванов - Роман-газета для юношества, 1989, №3-4

И Любины винтовки еще лежат в земле… Значит, зря она погибла… Он, лишь он знает, где они.

Застонав — так было тяжко вылезать из-под одеяла, из тепла, — Володя сел. Прислонился спиной к стене: все плыло перед глазами. Превозмогая себя, он затолкал ноги в заледеневшие валенки. Так, значит, ты теперь водишь свою собаку на Лавскер-аллее, да?!. Отшвырнул одеяло, встал, подошел к окну, отдернул шторы.

— Любины винтовки… Зоопарк… — бормотал Володя, открывая дверь на лестницу.

Он почувствовал, что кто-то на него смотрит. Поднял глаза: кот Мур, просунув голову сквозь прутья лестницы, глядел на него с чердачной площадки. Жив еще!

— Кис-кис… — позвал Володя.

Вихляя и заваливаясь то на один, то на другой бок, кот скрылся на чердаке. Сверкнули там два желтых огонька и потухли… Чем он питается?

Ну и морозище. Градусов за тридцать. Перехватило дыхание, запершило в горле. Топталась и шевелилась у магазина очередь. С чувством птицы, отбившейся от стаи, Володя прошел мимо.

Он не любил очереди: стоишь, ждешь… Но сейчас он с таким удовольствием встал бы в самом ее конце и спросил: «Вы крайний?» И кто-то сказал бы слово «да». А потом кто-нибудь подошел и спросил бы: «Вы последний?» И он бы ответил: «Становитесь».

Колючий воздух раздирал гортань. Володя уткнул нос в мамин шерстяной платок, надетый поверх шапки. Дом Жеки. Надо зайти, давно мы уже не виделись.

Позапрошлым летом в этом самом доме Володя установил абсолютный рекорд скорости, лежа животом на перилах лестницы, скатился с пятого этажа на первый за минуту две секунды. Можно было бы и быстрее, но скорость замедлялась на поворотах. Вспомнив сейчас об этом, он распрямился даже: сколько в тот день было поздравлений! Даже Герка потряс руку и сказал: «У тебя блестящее будущее, Волк. Тренируйся!» И Ленка поглядела на него с таким уважением, будто он по крайней мере перелетел Атлантический океан на воздушном шаре…

Вот и квартира Жеки. Володя долго стучал в дверь, достал из-за наличника ключ. Сухо, жестко щелкнул замок. В лицо пахнуло застоялым воздухом. Почему-то на цыпочках прошел по коридору, толкнул дверь и остановился на пороге. Синий холодный свет, текущий из окна, освещал комнату и кровать, на которой, покрытый флагом, лежал Жека. Володя подошел, сел на край кровати, посмотрел в лицо друга: умер…

Прощай, друг. Володя никак не мог оторвать взгляда от лица Жеки. Осторожно приподнял одеяло: «Ведь ты завещал мне его…» — подумал он, будто извиняясь перед умершим товарищем, оправдываясь перед кем-то. Под одеялом со сложенными на груди руками Жека прижимал к себе книги. Одна из книжек чуть съехала. Володя вздрогнул: может, это Жека шевельнулся? Может, и не умер он, а действительно спит? Володя взял книгу — «Дети капитана Гранта». Раскрыл ее: «26 июля 1864 года по Северному каналу мчалась великолепная яхта…» Захлопнул книгу. Потрогал одеяло, потянул: «За такое на рынке дадут много продуктов». Вздохнул и поправил одеяло, не мог он этого сделать. И флаг поправил: прощай, Жека!

На пороге комнаты он обернулся и еще раз глянул на Жеку. Адмирал лежал спокойный и уверенный в том, что если умер он, то его друзья осуществят его мечты.

— Милый ты мой. Голубчик… — Открыв дверь «ковчега», Ник обнял Володю, повел к гудящей печке. — А где Татьяна Ивановна?

— Заболела. Отвез ее в больницу, — отрывисто проговорил Володя. Он почему-то решил, что не надо рассказывать о ее смерти. — Я пошел за водой.

— Идем вместе. Петровна, ты поставь-ка чайник, вернемся — нутро прогреем. — Полы его пальто разошлись, и Володя увидел, что на животе у Ника на веревке висит громадный револьвер. А Ник, заметив взгляд Володи, засмеялся:

— Во какую пушку дали. Что? А патроны, гляди, прямо как ружейные.

Ник вынул из кармана два толстых, со свинцовой пулей патрона. Володя потянул револьвер за рукоятку. Был он длинноствольным, никелированным, тяжелым и теплым.

— А кобуры нет. Умучился я с ним. — И Ник, задрав свитер, сунул револьвер за ремень.

Они привезли воды. Ник сказал, что надо идти в Михайловский парк. Евдокия и Владимировна уже там, надо помочь женщинам вырыть в снегу траншею: они ищут под дубами желуди…

Женщины ползали на коленях в снежной траншее под толстенным дубом. Попыхивая цигаркой, Владимировна показала добычу — литровую банку желудей.

— Вы нам траншейку пошире разгребите. И подлиньше.

— Сейчас все сделаем, сейчас, голубушки. — Ник схватил лопату. Володя тоже стал рядом. Снег был промороженным, рассыпчатым. Он плохо держался на лопате, рассыпался, как белый песок. Володя кидал и кидал снег… рядом сипло дышал Ник.

Прорыли траншею метра в четыре, Владимировна им крикнула, что хватит, не надо больше рыть, и Володя сказал, что ему нужно идти. Ник не стал расспрашивать — куда и зачем, кивнул: иди — и начал рыться в хрусткой прошлогодней листве и смерзшейся траве.

Как холодно. Там, в парке, он разогрелся, а теперь вдруг стало очень холодно. Ежась, он брел по ветреной улице. Остановился, затянул потуже полотенце, которым обвязывался вместо пояса, — холод снизу не пробирался к груди. Да, путь еще очень далек — на кладбище. К кораблям на Неве идти смысла нет: разве могут военные моряки накормить всех…

Цирк! Володя замедлил шаги, зажмурился. И услышал музыку… Увидел золотой песок арены… сверкающую нить проволоки под самым куполом… И по ней идет девочка в костюме с блестками. Это — Нина. Где она? Что с ней? Володя окинул взглядом пустое, забытое здание и двинулся прочь, идти еще так Далеко.

Вскоре он увидел, что на перекрестке двух улиц догорает трехэтажный дом. Может, там какую-нибудь обгоревшую доску он сумеет добыть или еще что-нибудь?.. И Володя почти побежал. Вот так однажды он помогал вытаскивать из горящего дома вещи, и потом пожилая женщина отдала ему толстенную и тяжеленную книгу «Мужчина и женщина», которую он легко сбыл на рынке.

Остро запахло паленым. Чадное пламя столбом поднималось над домом, а из окон медленно вытекали потоки дыма, похожие на перевернутые водопады. В стороне стояли трое пожилых мужчин в брезентовых, поверх пальто, куртках и зеленых касках, нахлобученных на шапки. Возле ног лежал свернутый шланг. Зачем они его притащили, ведь все трубы заморожены? Высокий старик, замотанный по-бабьи платком, дергал двуручную пилу, пытаясь распилить еще чадящую балку, а рядом сидела, сжавшись в комочек, как больной котенок, девочка.

— Эй! — окликнул его пильщик.

Володя тотчас понял, что означает «эй»: «давай попилим, и один чурбан ты возьмешь себе». Володя задумался: столько дров… но тотчас, отклоняя предложение, отрицательно мотнул головой. Еще нужно пилить, потом тащить балку домой, а санок нет…

Он глянул на девочку, по ее серым щекам текли слезы, промывая светлые бороздки. Трещали, догорая внутри дома, деревянные перекрытия, порой в доме слышались гулкие хлопки, это лопались раскалившиеся кирпичи; медленно падали на снег лохматые лепестки сажи. С грохотом рухнула внутрь дома прогоревшая крыша, и столб искр вырвался из окон. Делать тут было нечего.