Евгений Аврутин - Дочь капитана Летфорда, или Приключения Джейн в стране Россия

За церковью было село – деревянные дома, занесённые снегом едва ли не по самую крышу. А ещё дальше, за селом, высился такой же заснеженный лес.

Конечно же, свадебная тройка неслась ночью, но светила луна, и было так тихо, светло и спокойно, что Джейн не раз хотелось пойти по этому снежному полю. Наверное, проваливаясь в снег. Настоящий снег, а не те полфута, которые выпадали в Портсмуте в cамые холодные зимы и быстро таяли.

Она даже не боялась волков. Ведь волки умчались за тройкой.

Когда-то Джейн спросила отца: «А что за сказка нарисована здесь?» – Нет, – ответил отец, – это не сказка. Это Россия.

Картина досталась отцу случайно. «В бою много случайного, – говорил он, – особенно раны. Не было бы раны, не было бы и картины».

Бой, в котором отец заработал рану и картину, случился двадцать шесть лет назад. Началось все с того, что покойный король Георг IV послал эскадру в Средиземное море.

– Для чего? – спросила Джейн, когда отец первый раз рассказывал ей эту историю.

– Лейтенант редко знает ответ на такой вопрос, но тогда его не знали и капитаны. Говорят, что сэр Эдвард Кодрингтон, наш адмирал, сказал что-то вроде «мы должны сделать так, чтобы турки опять не сделали греков своими рабами, и при этом чтобы греков не освободили русские». Это называется политика.

Джейн кивнула. Она знала, что политика – это что-то вроде геометрии: разобраться в ней могут только взрослые, и то не все.

– Сначала мы бороздили море одни, потом к нам присоединились французы, потом русские, и мы подошли к бухте Наварино [3]. Там уже стоял и турецкий, и египетский флот. Если посчитать их пушки вместе, то было бы раза в полтора больше, чем у нашей соединённой эскадры. Юнцы вроде меня надеялись, что дойдёт до драки, а ветераны времён Нельсона ворчали, что раз нельзя сразиться с лягушатниками, так пусть хотя бы с турками, хотя турки после французов – как голландская пивная кислятина после эля.

– Взвод морской пехоты, в котором я служил, находился на «Азии», нашем флагмане. Ранним утром, когда мы стояли у входа в бухту и было непонятно, пустят нас турки или нет, сэр Эдвард решил, что мы должны нанести русским визит вежливости. Перед тем, как мы спустились в шлюпку, адмирал обратился ко мне: «Я надеюсь, у любителей кальяна и шербета хватит ума не стрелять, но если начнётся заварушка, я хочу, чтобы вы остались на палубе русских – для связи, а кроме того, Адмиралтейству важно знать, как быстро они перезаряжают пушки во время драки» [4]. У меня нет сомнения, что и остальные члены делегации подготовились к подобным наблюдениям.

– Название ближайшего русского корабля было похоже на наше – Azov. Едва мы поднялись на палубу, как русский капитан Лазарефф отдал приказ поднять все паруса. Мы вошли в бухту вместе с медведями и лягушатниками – сэр Эдвард, как старший по званию, возглавил эскадру. Не прошло и нескольких часов, как началась стрельба – никто толком не знал, как это получилось. Мне говорили, что бешеные турки застрелили офицера с «Дартмута», посланного для переговоров, и начали палить по французскому корвету. После этого, хотел ли наш адмирал сражаться или лишь напугать турок, не имело значения.

– Поначалу я жалел, что попал на русский борт, думая, что на нашей «Азии» было бы интереснее, но скоро понял, что ничего не потерял. Русские любят турок примерно так, как мы французов, и загодя сблизились с детьми Аллаха на пистолетный выстрел.

Джейн однажды видела, как папа стреляет из пистолета по мишени на старом вязе. Поэтому она выглянула в окно и решила, что русский корабль с папой на борту подошёл к турецким кораблям на расстояние примерно как от подоконника до тележки молочника, дребезжавшей по дождливой улице неподалёку от дома.

– Папа, тебе было страшно? – спросила она.

– Конечно, – коротко ответил отец. – Представь, что на кухне из печи выпал горящий уголь, сбежало молоко, с полок падает посуда, за окном бушует гроза, гремит гром, ливень хлещет через разбитые окна. И это все одновременно. А ты стоишь у стола, чистишь картофель и не имеешь права отойти, пока не окончишь свою работу. Даже если кухня сгорит или утонет.

Джейн представила.

– И это продолжается четыре часа. И не забудь, я впервые оказался на такой кухне. Уже позже мне объяснили, что это был худший вид боя: с прижатым к стене противником. Прорваться турки не могли, а сдаться превосходящая эскадра не хотела. Им оставалось или убить нас, или погибнуть самим.

– К счастью, зрителями мы были недолго, каждому нашлось дело. Я помогал у орудия на правом борту. С целями было просто: напротив нас стояли четыре или пять турецких кораблей, в том числе и флагман. Заряжали русские часто, но я так и не смог позже уверенно сказать, кто проворнее, мы или они. Я смотрел только на нашу пушку. Вот она била беспрерывно. Поначалу понять русские команды мне помогал мичман Логунов, но ему оторвало руку, и ко мне приставили другого мичмана, по имени Батурин. В таком бою о чинах быстро забываешь – в нашей батарее картечью перебило половину расчёта, и очень скоро я, сам того не заметив, заменил одного из канониров. Сколько времени длился бой, я не знал: часы были в кармане, но мне не хватило бы времени даже дотронуться до него. Потом стало особенно громко – турецкий фрегат, стоявший напротив нас, разлетелся на части. А потом, наоборот, стало тихо, и к тому же на этот раз я уже ничего не видел. Точнее, я видел лишь чёрные пороховые облака, через них пыталось светить солнце. Шевелиться было так трудно, что я оставил эти попытки и подумал: чёрт возьми, умереть от турецкой бомбы, в греческой бухте, на борту русского линейного корабля – это слишком смешно, чтобы быть правдой. Мичман Батурин потом сказал, что я и правда смеялся, когда меня несли на нижнюю палубу в лазарет. Потом, конечно, мне было не смешно. К тому же я оказался в худшем положении, чем русские моряки. Когда корабельный доктор осматривал меня, повторяя «slava Bogu, slava Bogu», я не знал, что это далеко не самый худший диагноз. Позже раненых навестил капитан Лазарефф и на вполне сносном английском сообщил мне, что турецкий флот разгромлен начисто, мы не потеряли ни одного корабля, а я буду жить, вдобавок сохранив ноги и руки, но врач считает опасным переносить меня в шлюпку, поэтому мне желательно продолжить путешествие на «Азове». Я не очень огорчился, узнав, что мы направляемся на Мальту, в Ла-Валлету, и до прибытия на английскую территорию оставалось около недели. К счастью, выяснилось, что бомба лишь порядком оглушила меня, да ещё подарила несколько осколков. Любезный врач сохранил один из них для меня.

Во время первого рассказа Джейн попросила папу показать осколок. Кусок рваного металла был маленьким, проржавевшим и казался не опаснее, чем черепушка от разбитого кувшина. Осколок хранился в крохотной буковой шкатулочке, вместо кольца или кулона.