Михаил Коршунов - Бульвар под ливнем (Музыканты)

Андрея в школе нет, и никто не мог толком сказать, где он. Вчера в метро Ладька сделал все возможное, чтобы они с Андреем поняли наконец друг друга. Хотя бы в чем-то. Поначалу. И вообще, и так далее, содружество наций.

Ладька открыл дверь органного класса. Тишина. Никого. Вдруг где-то услышал звук льющейся воды. Струйками вода льется. Ладька прислушался. Потом увидел, что сбоку от шпильтыша открыта дверца. Ладька подошел к дверце, заглянул, вошел в дверцу и начал подниматься по лестнице. И тут он увидел Олю Гончарову. Она держала в руках лейку. Вода тихо шелестела в низенькой ванночке, и казалось, что в органе идет дождь.

Ладя сказал:

— Привет.

Оля вздрогнула от неожиданности, поставила лейку и поглядела вниз.

— Это я, Брагин, — сказал Ладя.

— Только ты осторожно, — попросила Оля.

Ладя поднялся к ней. Взглянул на длинный ряд труб. Они здесь были видны все целиком. Рычаги, переключатели, разноцветные провода.

— Машина, — сказал Ладя.

— Трубы трогать нельзя, собьешь настройку, — предупредила Чибис. Она знала Ладьку, его темперамент.

— Ясно, — сказал Ладька и полез дальше по лестнице. — Сколько труб?

— Восемьсот. Есть орган и на восемь тысяч труб.

— Машина, — опять повторил Ладька. — Слушай! — И Ладька, не соблюдая осторожности, скатился вниз с лестницы. — Сыграй сейчас, а? Или нет, дай я попробую. Никогда не играл на органе!

Ладька уже забыл, для чего он пришел к Оле. Он только знал, что перед ним великолепная машина, что в ней восемьсот труб. И что он должен попробовать, как все это звучит, восемьсот труб, лично у него. Где он только раньше был!

А Рита и Павлик уже окончательно обо всем договорились. Они по-прежнему стояли в коридоре. Павлик сказал «да» и пошел к дверям склада музыкальных инструментов.

Кладовщик при виде Павлика глубоко вздохнул.

— Мне надо с вами поговорить, — сказал мальчик. — Вы один здесь?

— Один. Кому ж еще быть?

— Разговор секретный.

Кладовщик кивнул. При этом попытался загородить собой кучу скрипок в углу.

Павлик плотно прикрыл дверь.

— Мне нужна… — начал Павлик.

— Струна, — сказал кладовщик.

— Скрипка. Чтобы вы ее сделали.

Павлик обошел кладовщика и показал на кучу старых скрипок.

— Из этих одну можете сделать?

— Не пойму я что-то тебя, — подозрительно сказал кладовщик. — Скрипки списаны и ни на что не пригодны.

— Только вы можете нам помочь.

Кладовщик продолжал подозрительно смотреть на Павлика.

— Скрипач погибает, вы это понимаете? — вдруг закричал Павлик.

— Вот-вот. Опять за свое!

— Хотите, кровью распишусь?

— Чьей кровью?

— Своей.

— Это зачем еще?

— Клятву дам, что скрипач погибает.

Павлик взял со стола кладовщика обыкновенную ручку с обыкновенным пером.

— Положи ручку, — сказал кладовщик неуверенно. — Давай это… без крови.

— А вы «быть или не быть» знаете? Гамлета, принца датского, знаете? — не успокаивался Павлик.

— Ладно, — вдруг сдался кладовщик. — Гамлета знаю и всю его семью.

— А Косарева Андрея вы знаете?

И Павлик рассказал кладовщику все об Андрее и его скрипке. Он очень волновался, потому что хотел, чтобы кладовщик понял, как все это серьезно, как все это по-настоящему серьезно. И надо помочь Андрею, и одна девочка придумала, как помочь. Он ей рассказал про склад инструментов, а она придумала. Рита Плетнева ее зовут. Она из другой школы пришла к ним специально, чтобы поговорить об Андрее. Павлик может ее позвать. Она сейчас здесь. Она ждет Киру Викторовну.

— Иди занимайся, — сказал кладовщик и пошел к горе скрипок.

Он долго стоял и молчал, разглядывая скрипки. Молчал и Павлик. Он хотел понять, о чем думал кладовщик.

— Попытаюсь, — тихо сказал кладовщик.

Павлик вышел со склада. Отыскал Риту. Она читала стенгазету «Мажоринки».

— Все о’кей, — сказал Павлик. Ему хотелось, чтобы Рита окончательно поверила в его силы и возможности и что в школе он не второстепенная личность.

Рита засмеялась, может быть, «о’кею», а может быть, чему-то в стенгазете «Мажоринки». Павлик не понял.

А через час у кладовщика сидели Кира Викторовна и Всеволод Николаевич.

— Если что-нибудь нужно, вы предупредите, — сказал Всеволод Николаевич кладовщику. — Клей, инструмент.

— Я могу попросить в мастерской Большого театра, — сказала Кира Викторовна.

Кладовщик молча разбирал старые скрипки. Он был очень серьезен. Перед ним на столе лежали головки, шейки, деки, струнодержатели. Он тихонько пощелкивал по деревянным частям, подносил их к близоруким глазам, к уху, слушал. Он слушал свое прошлое, он вспоминал его. И сейчас он не списывал инструмент, а возрождал его. И возрождал себя. Из прошлого.

— Вы не беспокойтесь, — сказал кладовщик. — Лак я достану сам, почти кремонский. Я знаю, где его можно найти. Там меня еще помнят. Грунт хороший достану.

— Может, не надо такой грунт и лак? — сказала Кира Викторовна.

— Да, — сказал директор. — Скрипка не должна быть в богатой одежде. Ни в коем случае. — Всеволод Николаевич сам начал простукивать разложенные на столе части. — Все, как есть здесь, все таким пусть и останется. Вы понимаете?

— Будут видны швы. Склейки.

— Пусть будут видны.

— Но получится инструмент, на котором пилила вся школа…

— Вот именно.

— Они обижаются, когда им говоришь об этом. Который кричал из них больше всех, он мне и заказ сделал. А теперь еще инструмент такого вида я ему дам… Позвольте сделать скрипку. Я видел скрипки самого Чернова, работал когда-то у Витачека. Вы же знаете. — Кладовщик полез в карман пиджака, достал потемневшую по краям от пальцев записную книжку и вынул из нее листок, похожий на обертку от лезвия безопасной бритвы. — Этикет Чернова. Храню.

Это был фирменный знак, который мастера клеили внутри сделанных ими инструментов. Кладовщик убрал бумажку в записную книжку.

Директор взглянул на Киру Викторовну. Кира Викторовна не знала, что сказать. Кладовщик, сутулый, близорукий, с длинными нескладными руками, стоял перед ними и был похож на тех певцов-иллюстраторов, которые приходят в школу и поют, помогают ребятам в занятиях по классу аккомпанемента.

Кира Викторовна никогда не могла спокойно смотреть на этих бывших певцов и певиц. Они пели с трудом, и у них было такое неподдельное волнение, такое желание не уходить от рояля, чтобы не сидеть с клубками шерсти или с книгой «Рыболов-спортсмен» в коридоре, в ожидании, когда они снова понадобятся, что Кира Викторовна старалась никогда не видеть их глаз, их неуверенных улыбок. Они работали на будущее, а сами были из далекого и часто неудавшегося прошлого. И теперь они надеялись на чужое будущее. И это было их жизнью.

Когда Кира Викторовна и Всеволод Николаевич уходили от кладовщика, он стоял над разложенными частями скрипок. Он надеялся на чужое будущее, и это стало жизнью для него, хотя бы на эти дни.