Светлана Варфоломеева - Машка как символ веры

«Эй, мужик, не дави так, у меня дел до черта. Надо Иринке звонить, Машка там, Верка заболела. Ты подожди, я надолго задерживаться не собираюсь, дай только посмотреть, как девчонки вырастут. И убедиться, что Маша вылечится».

Он меня не слушал. И стал толстой веревкой обматывать сердце, с каждым новым витком биться ему становилось труднее. Почему я, успел я подумать. И свет погас.

Свет в ванной почему-то погас. В дверь кто-то звонил изо всех сил и бил в нее ногами. Эта оказалась наша соседка без имени. То есть, наверное, ее как-то зовут, но я не знаю.

– Ты Вера? – спросила она, стоя в проеме двери.

– Да.

– Ты знаешь, Вера, у тебя папа умер. Он у магазина упал, «скорая» быстро приехала, но, по-моему, он умер. Там внизу тетя Катя из сорок пятой квартиры, она боится к тебе идти. Ты одевайся, надо в больницу ехать, в морг, что ли.

Я помню каждую секунду, начиная с этого момента. Сначала я выпила три таблетки от температуры, сразу, чтобы она больше не поднималась. Потом зачем-то вымыла голову. Мне страшно не хотелось выходить из дома и куда-то ехать. Мне хотелось лежать под одеялом, жевать арахис в сахаре и читать с фонариком. Мне хотелось лететь на самолете туда, где нет проклятых дверей, в которые можно так стучать. Мне хотелось, чтобы все вернулось на пять минут назад и время там остановилось. Потом я позвонила Светке и спокойно сказала ей, что у меня умер папа.

Когда я трубку положила, она почему-то сидела рядом и накручивала диск телефона, чтобы позвонить своему отцу, который работает в больнице. При этом я отчетливо видела, что по ее лицу текут слезы в три ручья. Из одного глаза – два ручья, а из другого – один.

Безымянная тетка исчезла, ей на смену пришла тетя Катя, которая гладила меня по мокрой голове и норовила выведать мамин телефон и позвонить. Оказалось, Светкин отец спал дома после дежурства, мы его разбудили, когда уже ревели все втроем: Светка, тетя Катя и я. Потом он зашел нас забирать, и мне все время казалось, что у него лицо залито черничным вареньем. Я упрямо пыталась всучить ему платок. А оказалось потом, что это были усы.

Мы поехали в больницу, и всю дорогу я читала рекламные плакаты, и успела узнать, что «сухая попка сегодня – спокойный сон завтра» и «магазин «Алеся» – товары из Полесья». Рядом с больничной проходной висел большой плакат, на котором пожилая женщина обнимала юношу с розовыми волосами и крупными буквами было выведено: «КОВРЫ и КОЖА». Интересно, кто из них ковер? Светкин отец вышел из машины и куда-то побежал. Его не было очень долго. Но я больше всего хотела, чтобы он совсем не возвращался, тогда бы я думала, что отец… что папа жив.

Светкин папа не шел, не шел, а потом сразу оказался за рулем.

– Вера, – сказал он. Если бы я не сидела между тетей Катей и Светкой, то убежала бы отсюда далеко-далеко. – Вера, папа не умер, он в очень тяжелом состоянии в реанимации, у него была остановка сердца, но он не умер.

– Какие же вы все дураки, – кричала я. В тесной машине было трудно драться с соседями. – Дураки, папа не мог умереть, ему нас надо на ноги ставить, я вообще неблагополучный ребенок, у меня по русскому два в четверти, папа не может умереть. Пустите же меня к папе, мы с ним домой поедем.

Я вылезла из машины и стала вытаскивать отца Светки.

– Давайте, ведите меня к нему.

Мы мчались, спотыкаясь о неубранные доски и скользя на грязных целлофановых пакетах, к больничному корпусу, но дальше коридора меня не пустили. Светкин папа разговаривал с другим врачом, который все хотел увидеть жену пациента. Я слышала слова «лейкоз», «маленький ребенок». Бородатый врач подошел ко мне и сказал, что нужно вызвать маму, и что у папы все очень плохо, и впереди будут решающие сутки. Как знакомую ВВ, меня на несколько секунд пустят в реанимацию, если я пообещаю вести себя тихо.

Я так и не поняла, в каком смысле я знакома с ВВ, пока Светка не сказала, что Виктор Валентинович (ВВ) – это ее отец.

В реанимации было очень холодно, в большом зале с кафельным полом и стенами стояло четыре кровати, рядом с кроватями все пикало, щелкало, и отовсюду слышалось ритмичное шипение. Меня подвели к крайней, на которой лежал маленький, сморщенный старик. Большая зеленая машина с названием «РО» была присоединена к нему через трубку во рту и шипела (раз-два, раз-два).

– Это не мой папа.

ВВ обнял меня за плечо и сказал:

– Твой, Вера, твой.

Мне стало казаться, что мой, только крошечный. Как будто с него сделали копию из гипса, но в три четверти размера. И еще забыли покрасить, потому что он был абсолютно серый. ВВ мне объяcнил, что за папу сейчас дышит аппарат, папа меня не слышит. Но я все равно чуть-чуть потрогала его за руку, не занятую капельницей, и сказала:

– Я тебя люблю.

Мой бесконечный диалог неизвестно с кем продолжился, я снова объяснял, что у меня дети и они без меня не поднимутся. «Старшая дочка у тебя неблагополучная, – согласился он со мной, – в машине дерется». Про машину я не понял. Но решил не заострять внимание. Голос вздохнул: «У нее два в четверти не только по русскому, она у тебя часто врет, и, знаешь, оценки себе в дневнике подрисовывает». Я смело сказал: «Ты же видишь – без меня никак, а про дневник мог бы и раньше как-нибудь шепнуть». Он помолчал, и веревки на сердце ослабли.

– Я тебя люблю, – услышал я, и это «я тебя люблю» покатилось вместе со всеми клетками крови, названия которых мне теперь хорошо известны, по всему организму; стало тепло, и кромешная тьма чуть рассеялась.

Рассеянная, испуганная, рядом со мной сидела Светина подружка Вера. Я думаю, она не понимает, о какой опасности для жизни отца идет речь. Вокруг их семьи люди приличные собрались. Соседка поехала за вещами, полисом и паспортом, теща обещала сразу ехать к ним домой, только в голосе было какое-то превосходство (так, мол, и знала), но это ее дело, главное, приедет. В отцовской телефонной книжке Вера нашла телефон какого-то Бори, и тот сразу поехал за лекарствами, список которых дали ему в реанимации. И пошел выяснять, как перевести Вериного отца в Москву.

Наша задача была забрать из Балашихи маму Иру, оставить с Машей Веру, хотя бы на один день, а если не разрешат, на всякий случай согласилась поехать моя жена, но это, конечно, ради Светки, та нас вообще за людей не считает.