Наталия Лойко - Ася находит семью

Выпрямилась и Варя, она тоже не отрывала взгляда от тех, для кого ее руки изо дня в день готовили обмундирование. Когда последняя шеренга бойцов завернула за угол, Андрей вновь спросил:

— Так что же ты советуешь?

Варя не советует, а почти приказывает:

— Вы… — Произнести «ты» она все-таки не отважилась. — Вы, Андрей Игнатьевич, бейте Деникина, а вместе с ним и всю эту Антанту. О нас не думайте, мы проживем. На фабрике же многие с детьми. Завтра, к примеру, начнет работать жена Дедусенко, не слыхали такого? Партийный… Он на фронт, а она с ребенком…

Ася стоит отвернувшись, стихнув, растеряв свое возбуждение, изнемогая от горьких дум. Перед нею площадь, почти опустевшая с наступлением сумерек; перед ней город, в котором полно недобрых людей. Всякий может ее обидеть, перехитрить. В ушах еще звучит фраза, брошенная той, что дала ей сегодня жестокий урок: «Выучат люди».

Снова к вокзалу приближается воинский отряд. Снова сотни ног отбивают шаг. Голоса красноармейцев выводят песню:

Земной шар… Огромный голубой глобус… Асе трудно противиться песне, противиться волнению, которое, как она видит, охватило Андрея и вот-вот захватит ее. Но она не дается. Она слишком больно ушиблась о землю. Вся земля теперь неприютная, как эта площадь — замусоренная, взъерошенная, чужая.

Земля плоха. Плохи люди. Даже звезда — светлая, иглистая, — первой вспыхнувшая в небе, кажется злой, колючей…

— Аська, — шепчет подошедший сзади Андрей. — Скажи словечко. — Он повернул колесико зажигалки, но лицо девочки не оживилось в свете огня. — Аська… Нельзя же сердиться на весь мир…

— А что в нем хорошего?

Не верит Ася, что можно жить, радуясь песне, звездам, радуясь тому, что живешь… Зачем Андрей утром столько наобещал, выдумал, что завоюет ей счастье? Главное — ей! Кому она нужна?

— Аська, живи с огоньком! — Андрей протягивает Асе зажигалку с мерцающим фитильком. — Это тебе. Вспоминай одного красноармейца.

Варя настороженно ждет.

— А тебе спасибо за Асю. Ты, Варя, хороший товарищ.

Товарищ — это теперь главное слово. Она, Варька, хороший товарищ! И все же хочется услышать и другие слова, которые подкрепят ее вспыхнувшие надежды… Однако Андрей круто поворачивает к темному зданию вокзала, к еле освещенной двери, ведущей в первый класс, где разбросаны брошюрки про «максима» и про ружье-пулемет «львицу».

Печка раскалена, в кастрюле варится суп из бараньей грудинки. Не из селедки, не из конины, не из солонины, а из свежей баранины.

Тепло лишь у самой печки, поэтому Ася, как всегда, в пальто. Она сидит на корточках против заслонки и заготавливает косариком мелкие чурки. Бурлящий суп благоухает так, как, вероятно, благоухал в сказке о Маленьком Муке. Постукивая косариком, Ася в такт напевает:

С того дня, как уехал Андрей, прошло полтора тяжких месяца. Тяжких — это значит — голодных, потому что от холода легче спрятаться, чем от голода. Если очень морозно, Ася может остаться дома, забраться под все одеяла и пальто, полеживать, пока Варя не придет с фабрики.

Однако школу лучше не пропускать: на этом теряешь тарелку чечевицы, а иной раз и больше того. Когда присылают дополнительное питание, Асе дают ломтик хлеба с топленым маслом: это ей из-за локтя, ушибленного по милости «доброй феи». Ранка, образовавшаяся при падении, мокнет, болит, не заживает; школьный врач объяснил, что все это от худосочия, от недостатка питания. Мальчишки дразнят, что скоро у Аси рука отсохнет, и она не знает, верить им или нет. Варя, пожалуй, верит, — уж очень она беспокоится; словно это ее вина, словно она поклялась Андрею кормить Асю молоком и котлетами. Он в письме поблагодарил Варю, что она с их семьей поступила по-товарищески, и теперь она готова совсем не есть. Приходится с ней скандалить, чтобы не подсовывала свою порцию, не обманывала.

Неделю назад Варя читала в газете речь Ленина. Он так и сказал на весь Большой театр, что Советская Россия представляет собою осажденную страну, крепость, в которой нужда неминуема. И еще сказал, что хозяйничать нужно разумно и расчетливо, что нельзя обижаться на продовольственников: не могут они превысить норму.

А что делать, если растешь? Сидишь без масла, без сахара, почти без хлеба и все равно тянешься вверх, а потом, дураки мальчишки дразнят скелетом или еще хуже — шкелетиной.

Хорошо, что недавно на фабрике Герлах это, наконец, как сказала Варька, приняли во внимание, — стали давать нитки в виде пайка. Несколько шпулек в день. Их надо перематывать на пустые катушки и менять на продукты. В завкоме Варе так и объявили: специально, чтобы девочка поправлялась.

Ася, прикрыв глаза, вдыхает аромат кипящего супа. Сегодня у нее настоящий воскресный день…

Звонили во всех церквах, когда Варя и Ася шли на Сухаревку. Варя подвела Асю к знаменитой башне, высоченной, кирпичной, выстроенной еще при царе Петре, и велела дожидаться в затишке. Две катушки остались у Аси в муфте, две Варя взяла на обмен. Больше брать с собой опасно: милиция не разберется, примет за спекулянтку. А Ленин как раз в своей речи ругал спекулянтов.

Варя не велела ни с кем разговаривать.

— Ни с какими феями!

И предупредила, что тут, на Сухаревке, еще побольше нечисти, чем на вокзале, — так и шныряют мошенники и дезертиры. Про дезертиров даже плакат висел на башне — «Митька-бегунец». Но Ася остерегалась не столько бегунцов, сколько мальчишек. Сухаревка полна ими; сироты ли они, круглые ли? Только все они оборванцы и все обзывают друг друга так, что их бы повыгоняли из любой школы, даже из теперешней. Продают они ириски, какой-то сногсшибательный табак и папиросы «рассыпные-рассыпные». И все, наверное, сплошное жулье! Подумать только: оборвыши, а денег полно! Пока Ася дожидалась Варю, двое купили себе по порции каши. Краснолицая баба (лицо красное не от мороза, а от сытости) накладывала дымящуюся крупитчатую пшенную кашу из ведра, укутанного рогожей. Кашу! Когда крупу можно растянуть на много супов.

Мальчишки уплетали кашу, а Ася, глотая слюнки, приняла решение: если фабрика перестанет давать нитки, Ася начнет торговать ирисками. Повесит на шею лоток и огребет кучу совзнаков! Стыдно не будет… Правильно ей сказали: выучат люди…

Пусть учат! Даже мама говорила: «Надо быть циником! Кто очерствел, тем легче».

Ася старается очерстветь. Это не всегда удается. В прошлое воскресенье они с Варей тоже вышли из дому и тоже кругом толпились люди. Но иные, совсем не такие. Это называлось митинг. Какие-то кровавые палачи убили в Германии двух коммунистов: Карла Либкнехта и Розу Люксембург. Были траурные знамена и музыка, от которой сжималось сердце. Совсем было не то настроение, что сегодня…