Наталия Лойко - Ася находит семью

А сейчас, дома, какое у Аси может быть настроение? Никакого! Ее дело стучать косариком да горланить куплет, что выкрикивал сегодня один из маленьких торгашей:

Терпение-то требуется! Варя и сегодня намучилась, пока разожгла печурку.

Зато теперь суп клокочет вовсю. Душистый, необыкновенный…

Ася бормочет под нос: «Стол накрыт. Суп кипит. Кто войдет, будет сыт». И хитро улыбается: к ним никто не войдет, они все поедят сами. Полкастрюли сейчас, полкастрюли завтра. Варя уже накрыла на стол, да так аккуратно, словно они к обеду ждут Андрея.

Вдруг раздался стук. Неужели почтальон? Прошлое письмо от Андрея тоже пришло в воскресенье. Ася открыла сама. Варя возилась в кухне.

Кто это? Что за странная тетка? Высокая, в больших сапогах…

Вошедшая громко спросила:

— Шашкина Варвара здесь проживает?

Почтальоном она не могла быть потому, что с ней был ребенок. Не то мальчишка, не то девчонка: какой-то заморыш, укутанный, словно грудной. Ася встревожилась: «Гости! Придется ставить на стол еще две тарелки». Варя выбежала из кухни.

— Татьяна Филипповна? — и стала вытирать руки.

— Пришла непрошеная, — сказала та.

— Вам кто мой адрес сообщил?

— Адрес? — Дедусенко сняла шапку-ушанку, провела гребнем по светлым волосам, прищурилась. — В завкоме взяла. Ты же как-никак член Союза иглы.

От этого «как-никак» Варя стала пунцовой.

Запах баранины укрепил подозрения Татьяны, но присутствие детей удержало ее от замечания. На фабрике она не стала затевать с Варей неприятный разговор. Опасаясь своей привычки действовать «наотмашь», дождалась воскресенья и пришла выяснить свои сомнения с глазу на глаз.

Кроме всего, хотелось убедиться, что у Вари действительно на руках ребенок.

Все это Варя поняла сразу. Пока Дедусенко стаскивала с Шурика башлык, она, несмотря на сопротивление Аси, быстро обнажила ее больной локоть.

— Видите, — бормотала она. — От недостатка питания.

Татьяна, взглянув на незаживающую ранку, помогла смущенной девочке натянуть рукав платья и пальто, затем обратилась к Варе:

— Где бы нам с тобой поговорить?

Чтобы Шурик не слишком заглядывался на кастрюлю, из-под крышки которой аппетитно выбивался пар, Дедусенко резко повернула его стул от печки к книжному шкафу, сказала Асе:

— Займи его, пожалуйста, хоть книжку сунь.

Дети остались одни. Полная неясной тревоги, Ася спросила:

— У тебя мама очень строгая?

Шурик вздохнул:

— Теперь строгая, как пошла работать. Ругается, что я хулиганом стал…

Взрослые вошли в детскую, сели в молчании возле столика, на котором, освещенный заходящим солнцем, весь в грязных потеках, стоял глобус. Татьяна долго разглядывала западное полушарие, наконец вымолвила:

— Не ожидала я от тебя… Мне казалось, что ты настоящий товарищ.

В цехе швей-мотористок Дедусенко и Шашкина сидели друг против друга, разделенные лишь лотком — вместилищем готовой продукции, — тянущимся во всю длину стола. Когда рука кидала в лоток простроченную наволочку для госпиталя, либо пару солдатских кальсон, глаза невольно взглядывали на соседку напротив.

Немец Герлах, владея фабрикой, хитроумно упрятывал все катушки в круглые железные коробки. На двенадцати стерженьках умещалось двенадцать катушек. Пломбу в коробке вскрывали тогда, когда с последней катушки сбегала вся нитка. Многое изменилось на фабрике за год, не изменились железные коробки, в которых катушки томятся, как узницы. Попробуй выпусти их, если по карточкам давно не дают ниток.

Варины проделки не остались тайной для жены Дедусенко.

— Все отматывают… — пробормотала Варя.

Ни для кого не секрет, что то одна, то другая швея притащит из дому шпульку, перемотает себе немного ниток. Белых — если надо починить белье, черных — если порвалось пальто.

— Отматывают, — ответила Татьяна, — да не так, как ты. Не хитри, Варя, со мной…

Варя чуть не напомнила, как совсем недавно та же Татьяна Филипповна смеялась над ее, Варькиной, хитростью. Вышла задержка из-за закройного цеха, и Варя, развлекая соседок, изображала, как ловко она надувала мадам Пепельницкую, бегая по ее поручениям. Варя, конечно, прихвастнула, потому что надуть хозяйку было почти невозможно, но все очень смеялись, а Дедусенко даже сказала, что Шашкиной надо идти в артистки.

Сейчас Варя совсем не чувствует себя артисткой. Не поднимая глаз, она бормочет:

— Чего там хитрить… На Сухаревку снесла.

— И ты не поперхнешься таким супом?!

В тех случаях, когда разговор невозможно было вести в шутливом тоне и, скорее, требовался некоторый пафос, Татьяна становилась излишне краткой:

— Считаешь, можно без ниток?

— Чего — без ниток?

— Армию обмундировать. Каждая утаит по катушке, а Колчак…

До Вари словно издалека доходили слова о том, что фабрика теперь своя, не хозяйская, что фабричное добро — общее: если тащишь, то у своих, у тех же рабочих, у красноармейцев… Она куталась в платок, скрывая озноб. Позабыв про суп, который мог выкипеть, не беспокоясь даже о том, какие неприятности ей может доставить вмешательство Дедусенко, она мучилась одной лишь мыслью: что бы сейчас подумал о ней тот, кого она сама проводила в Красную Армию?

Варя нарушила молчание неожиданным вопросом:

— Правда, что вы записались в партийные?

— Правда.

— А верно… Верно, что теперь не время для чувств?

— То есть как это теперь не время? Теперь?

Выслушав негодующую, хотя опять-таки довольно краткую отповедь, Варя долго молчала. Затем встала, подошла к комоду, достала заветную, хранимую в чистой тряпке, горжетку, встряхнула ее, чтобы мех выглядел лучше.

— Берите!

— Мне? С ума сошла.

— Вам. То есть всем. Вы же сами записывали в кружок, чтобы спектакли ставить. — Пытаясь побороть смущение, Варя изысканным, так она полагала, жестом набросила на плечи горжетку. — Можно графинь играть.

Нельзя было не оценить Варин порыв. Незаметно, как бы между делом расспрашивая о ней на фабрике, Татьяна узнала и о «шикарной» обнове, приобретенной «с серьезной целью». Татьяна отстранила горжетку. Варя обиделась:

— Осуждаете, что не продала? Это же не катушки. Не берут! Это предмет роскоши.

Татьяна не сумела сдержать улыбку.

— Эх ты, графиня… Прячь в комод. Важно, чтобы поняла…

Тем временем Ася занимала Шурика. Вначале они поссорились из-за того, что он отверг предложенную ему книжку. Когда-то Ася зачитывалась ею. «Моя первая священная история», подаренная бабушкой, блистала яркой обложкой, было в ней множество иллюстраций.

— Не люблю картинок! — замотал головой Шурик.

— Врешь?

Мальчик оттолкнул книгу: