Василий Авенариус - Опальные

И ходили мы втроем — Иван Иваныч, да отец Амвросий, да я — по всему Нижнему, и дивился опять Иван Иваныч здешней дешевизне: рыбы на копейку дают столько, что голодному не съесть, а за аршин полотна самого тонкого берут копейку же. А вьют еще хорошо здесь канаты да веревки, и заказал их Иван Иваныч для наших двух судов немалую толику.

А поведал нам тут отец Амвросий, как вырос русский Нижний Новгород на земле племени чужеземного, мордвы, и отчего Русь мордву победила. Жил, по преданию, на месте Нижнего мордвин Скворец, товарищ Соловья-разбойника, и было у Скворца ни много ни мало восемнадцать жен и семьдесят сыновей. Да, состарившись, похотел узнать Скворец, что-то после него с сыновьями его станет. И пошел он к чародею Дятлу, и предрек ему Дятел, что ежели сыновья его будут жить меж собой в миру и ладу, то никакая сила вражья их не одолеет, и не будет конца их веку, и детей их, и внуков, и правнуков; ежели же станут злобиться друг на друга, враждовать меж собой, то придут русские и прикончат их. И сбылось все по сказанному, как по писанному. Умер Скворец, и стали сыновья его на пагубу свою враждовать меж собой, и пошел на них сперва русский князь Андрей Боголюбский, а там и другие князья, и покорили русские мордву, и был заложен ими на угловой горе, где стекается Волга с Окой, крепкий кремль с каменной вокруг стеной. Да не устоял кремль против татарвы поганой, что жгла и разоряла русские города и веси. Тяжело тут стало жить нижегородцам. И много воды утекло, доколе не прогнали мы татар, и не объединилась святая Русь. И стал тогда Нижний для всей Руси оплотом, а в торговле первым. Отбивался он во времена великого смятения и от поднявшейся вновь мордвы, и от вора Тушинского. И замыслили тут поляки возвести на престол московский королевича своего Владислава, и обложили большим войском Троицкую лавру. И стеклись на площадь в Нижнем все граждане, и женщины, и дети, и возгласил Козьма Минин, муж праведный и великомудрый:

— Заложим, православные, жен и детей наших, продадим все имущество! На что оно нам, коли отчизна и вера наша гибнут!

И приносили граждане на площадь все, что у кого было, и собралась могучая рать с князем Пожарским и отбила врага от Троицкой лавры.

И повел нас отец Амвросий в Спасо-Преображенский собор, где погребен Минин, и спустились мы из верхнего храма по лесенке в подземный склеп к самой гробнице Минина и поклонились его праху.

Июня же 11-го дня тронулись мы из Нижнего вниз по Волге-матушке. А берет начало Волга в Тверской области и течет до самого Каспия с лишком три тысячи верст. А сильна Волга своим плодородием, и уподобить ее можно разве только Нилу, реке египетской, и разливается она по весне от тающих снегов кругом на многие версты. И ширь ее тогда необъятная, и красота неописанная, и опрокинута в струях ее вся высь небесная, а затопленные рощи по пояс в воде стоят и, как бы в зеркале, сами на себя любуются, не налюбуются. Где же сузят реку излучинами крутые берега, так к вечеру излучины алым заревом загораются, и курится пар огнистый от берега до берега над верхушками лесными. А смеркнется, так засветятся в темноте там да сям огонечки рыболовные. Да из темноты через полреки свежим духом лесным вдруг как потянет — не надышишься! А вот где-то в чаще еще и соловей защелкал, а другой ему в ответ… И заноет у тебя ретивое сладко таково и больно! Ведь и у нас-то, в Талычевке, есть тоже своя рыбная ловля, есть и леса зеленые, и соловьи голосистые; а опричь всего, и люди близкие, милые… Что с вами там, родные вы мои? Жив ли ты еще батюшка, не помер ли? Храни тебя всемилостивый Бог, продли твои дни, чтобы нам с Юрием еще застать тебя, собой обрадовать!

А июня 19-го дня пристали мы к большому поселению, Васильгороду. А омывается Васильгород рекой Волгой и рекой Сурой, и водится тут первая по всей Волге стерлядь, и зовется затем Васильгород столицей стерляжьей. А у каждой рыбы, сказывают, есть свой особый царь, а на Суре стерляжий царь, и живет он на самой глубине, и разукрашено его становище жемчугами и каменьями самоцветными. А в полнолуние выплывает на берег царица стерляжья, красавица-русалка с рыбьим хвостом, золотым гребнем зеленые косы свои расчесывает; а супруг ее, стерляжий царь, рядом с ней на камень садится, и венец его издали в лучах месяца звездой так и искрится. А осерчает когда на васильгородцев стерляжий царь, нашлет он на них гибель водяную, — и тонут, погибают все суда речные. И сам знаешь ведь, понимаешь, что все то одни сказки-небылицы, а нет-нет и вздохнешь про себя, пожалеешь, что не дано тебе заглянуть хоть одним-то глазком в те подводные чертоги стерляжьего царя!

А за Васильгородом никакого жилья на много-много верст — ни по крутому правому берегу, ни по левому плоскому. А на крутом берегу темный бор шумит, а плоским берегом все зеленые луга без конца и края стелятся, и от трав луговых на всю реку словно благоухающей миррой пахнет. В траве же дергачи поскрипывают, а в поднебесье жаворонки колокольчиками звенят-заливаются. Чудно хорошо!

Жилья не видать, а все же, сказывают, живут там и сям тоже люди, только не наши русские православные, а финского племени — черемисы нагорные и черемисы луговые. И народ они дикий и суровый. И нет у них ни попов, ни храмов, ни обрядов христианских. И ходят они в одежде из самого грубого холста, и не снимают ее дотоле, покуда сама от ветхости лохмотьями с плеч не спадет. А мужчины голову себе обривают, женатые — всю кругом, а холостые всю, окромя макушки, на коей оставляют длинный чуб. А женщины носят чепцы до самых глаз, а новобрачные еще середи лба рог в аршин длиной, на кончике же рога колокольчик на шелковой кисточке, дабы при звоне колокольчика всегда памятовали, что один у них отныне господин — муж.

А июня в 24-й день миновали мы устье реки Ветлуги. А на Ветлуге чернолесье дремучее, и про то чернолесье отец Амвросий много разных поверий и сказаний слышал. А всех больше мне по душе пришлось сказание про славный город Китеж.

Пришел с ордой своей на землю русскую безбожный царь Батый, и обложил он несметными полчищами город Китеж. И взмолились китежцы к Господу Богу, чтобы спас их души от басурманов. И внял Господь их молению, скрыл из виду татарвы город Китеж, а на его месте заблистало озеро светлое — Светлый Яр. И не появится из воды город Китеж на свет Божий до самого дня Страшного Суда. Но тихим летним вечером, как выедешь в лодке на середину озера, где оно всего глубже, и заглянешь туда до самого дна, то увидишь там и избы бревенчатые, и терема белокаменные, и золотые маковки церковные. А сядет за лесом солнышко — и загудят под водой колокола китежские заунывным звоном.

А попадаются еще в берегах волжских преглубокие пещеры, ледяные и водяные, но никому доселе не довелось пробраться в них сквозь лед и воду. И в тихую погоду из тех пещер тоже словно шум доносится и говор будто бы от дикой мордвы, что схоронилась там от воевавшей ее во время оно христианской Руси, и сама мордва будто бы затопила себе водой все входы и выходы, и не дано уже ей, по изволению Божию, выйти оттоле до великого судного дня.