Гавриил Колесников - Белая западинка. Судьба степного орла

Попова дома не было. Он уехал за водой. Возвращение моего друга оказалось интересным сверх всякой меры. Я стал свидетелем настоящего спектакля. На маленьком возке с полозьями стояла двадцативедерная бочка. В сани был впряжён… годовалый медвежонок. Сбоку, в пристяжке, шагал Барбос. Сзади помогал возу Попов. Поселковые ребятишки ликующей толпой окружали эту оригинальную тройку.

Центральное место в шествии занимал медвежонок. Барбос шагал уныло и с явным неодобрением косился на Полова, который заставил-таки его работать. Зато медвежонок чувствовал себя героем. Глазёнки его горели. Чёрный язык был высунут не то от усердия, не то от удовольствия. Он честно, в полную силу, тянул воз и важно оглядывал ребятишек с пониманием своего первостепенного значения в этом солидном предприятии.

…В тот злополучный вечер перепуганный медвежонок увязался за Поповым, свежевавшим медведицу, и ни за что никуда не хотел уходить. Пестун его (если он был) безвозвратно сбежал, и медвежонок, маленький, осиротелый, напуганный, побежал за шкурой своей матери. Наш ленивый и равнодушный ко всему на свете Барбос воспылал к медвежонку самыми нежными чувствами. Он таскал его за шиворот к ручью, купал в студёной воде, позволял взбираться себе на спину и при этом блаженно улыбался. Медвежонок тормошил, валял и кусал Барбоса без всякого стеснения. Барбос делился с медвежонком не очень обильным своим столом и всячески оберегал его от кедровок и бурундуков. Он сердито и бестолково лаял, хотя его подопечному не грозила никакая опасность, а бурундуки боялись медвежонка даже больше, чем самого Барбоса.

В общем, дружба завязалась самая нежная, прочная и неожиданная. Нужно думать, что ради приятеля Барбос и воду‑то возить начал, иначе бы этот лукавый пёс нашёл какой‑нибудь способ увильнуть от дела… С улыбкой вспоминал я все эти подробности при встрече с нашим медвежонком, который давно уже догнал ростом своего друга Барбоса.

Жизнь наша текла размеренно и мирно. Я ходил в горное управление картировать разведанные площади. Попов резал с санитарками дрова и возил воду со своими четвероногими помощниками. Все так же, ровно в двенадцать, по гудку электростанции впрягался в корень бурый медвежонок, в пристяжку — Барбос, а сзади толкал воз Попов. Все с тем же интересом толпа ребятишек сопровождала дружных водовозов.

Медведь рос прямо на глазах, и к апрелю уже один тянул воз с водой. Барбос все ещё ходил в пристяжке, но уже больше для проформы.

Медведь был в два раза больше Барбоса и отлично управлялся один. И до того он втянулся в работу, что просто места себе не находил, пока не наступало время и на станции не раздавался гудок. Он бежал к санкам, хватал оглобли и тревожно рявкал. И, только снабдив больницу водой, Мишка успокаивался и принимался за свои обычные дела, к каковым относились нехитрые развлечения с Барбосом и охрана имущества, расположенного на больничном дворе. Людей Мишка не трогал, но вещи разрешал брать только людям в белых халатах, и боже упаси, чтобы кто‑нибудь посторонний прикоснулся к больничному полену. Мишка начинал рычать с такой серьёзной строгостью, подоспевший Барбос лаял с такой бестолковой храбростью, что посторонний предпочитал оставить больничное имущество в покое.

Кормили Мишку кухонными отходами, он добросовестно трудился и был очень доволен жизнью.

Весной сформировал я поисковую партию. Заведовал хозяйством, как всегда, Попов. Ранним утром в конце мая мы отправились в тайгу. Наш медведь до последного дня строго по гудку возил воду. Оставлять его в посёлке нам не хотелось: медведя могли раздразнить, заморить голодом, он мог освирепеть и натворить всяческих бед. Убить его тоже было жалко — уж очень преданным вырос он и умным. Мы решили взять его с собой и отпустить в тайге на волю. Но сделать это оказалось очень трудно. Медведь охотно и с радостью пошёл за нами. Но на волю идти не желал. Он просто ни на шаг не отставал от нас и все.

К обеду мы были от Грибного километрах в пяти, в глухой тайге. До слуха донёсся слабый гудок поселковой электростанции. Медведь насторожился и вдруг опрометью бросился по направлению к гудевшей электростанции: подошло время возить воду…

Больше о нашем буром Мишке я ничего не слышал. Видимо, потеряв направление, он углубился куда‑то в тайгу и до Грибного не добежал.

Очень тосковал по своему приятелю наш Барбос. Он долго не находил себе места и навсегда остался угрюмым и скучным.

На охоте у Попова никогда не было неудач. Может быть, поэтому единственная охотничья неудача Попова так хорошо сохранилась в моей памяти.

Я бы никогда не поверил, что белых куропаток можно ловить способом, наивным до глупости.

Мы отправились с Поповым на лыжах разбивать четырнадцатую линию шурфов. Он налил кипятком боржомную бутылку и плотно закупорил её пробкой.

— Зачем это? —спросил я.

— Куропаток ловить.

— Бутылкой?

— Угу!

Я не стал его расспрашивать о подробностях. Бутылку, предварительно завернув её в тёплый шерстяной шарф, Попов положил в карман оленьей дошки. В другой карман насыпал мороженой брусники.

Довольно быстро мы переметили пикетами места будущих шурфов, и Попов принялся за своё дело. Около кустиков берёзы, торчавших над снегом, он наделал горлышком горячей бутылки лунок, на дно которых побросал несколько ягод ярко–красной брусники.

— Ну и что же из этого получится? — Снова спросил я.

— Получится, — ответил Попов. —Поехали ужинать.

Сопки на глазах темнели. Только на одной из самых высоких горело ещё некоторое время яркое розовое пятно, но и оно скоро погасло. Небо, смутно–розовое у кромки сопок, обрамлявших долину, выше становилось каким‑то тревожно–сиреневым, а в зените — совсем тускло–кубовым. Сумерки быстро сгущались. Надвигалась ночь. Мы подъехали к нашей таёжной избушке уже при ярком свете луны — большой и белой, как новая алюминиевая сковорода.

На другой день мы отправились на четырнадцатую линию уже специально собирать куропаток. И действительно, несколько закоченевших птиц лежало на снегу, уткнувшись головами в лунки. Нехитрая механика этой добычливой охоты стала мне ясна. Около тёплых стенок бутылки края лунок оттаивают, а потом замерзают, образуя плотное ледяное кольцо, в которое с трудом проходит голова птицы. Голодная куропатка тянется к ягодам, на дно лунки, но освободить голову из этой ледяной западни не может, как не может человек вынуть палец, засунутый в узкую щель. Птицы гибнут, коченея у этих коварных лунок.