Владимир Добряков - Новая жизнь Димки Шустрова

— Подарил, — дернув плечом, уточнил Димка. — А что, не имеет права?

— Ты, Надежда, утюг горячий, простынь! — вступилась за внука и бывшего зятя Елена Трофимовна. — Ну и что — ребенку своему подарил. Знала я. А тебе радоваться бы надо…

— Ах, и ты знала! — изумилась Надежда Сергеевна. — И молчала!.. Да что же тут происходит? Заговор, предательство в доме!

— И не говори таких слов! Не говори! — вскинулась Елена Трофимовна. — И Федора ругать не смей! Уж с твоим-то Сомовым не сравнить. Ишь, разбойник! Дорожку перед тобой расстелил. Слесарь-токарь! Все знаем! Кто такой и где проживает!..

Еще больше изумилась Надежда Сергеевна. Руки у груди замерли, круглыми глазами на мать смотрит. А Елена Трофимовна, как пробудившийся вулкан, уже не могла да и не хотела сдерживать всего, что накопилось в ней и клокотало в последние недели.

Ее бурная речь продолжалась не менее десяти минут. Тогда-то перед изумленной Надеждой Сергеевной и открылась во многих подробностях картина домашнего, как она выразилась, «заговора и предательства».

После этого Надежда Сергеевна села на диван и довольно долго пребывала в глубоком раздумье. Наконец она приняла решение:

— Хорошо, — сказала спокойно. — Так даже и лучше. По крайней мере, все стало на места. Мы решили пожениться с Владимиром Ивановичем. И на днях я переселяюсь к нему.

Бабушка, еще не остывшая после своей речи, горько усмехнулась.

— Уходишь, значит… А мы как же? Ребенка бросаешь.

— Никого я не бросаю. Пока поживем на два дома. Потом станет видно, где нам жить всем вместе. Как, сын, одобряешь? Ты же хочешь мне счастья?

Димка насупился. Счастья? С чужим дядькой? С этим слесарем? Но он ничего не сказал. Да и что говорить, если мать все обдумала и решила сама, без него, Димки.

— Но я буду навещать вас. Обязательно буду, — добавила Надежда Сергеевна. — А ты, Дима, в июле побудешь в лагере.

— Вот так-так! Горестно всплеснула руками Елена Трофимовна. — Они уже все обдумали, обсудили. Нас не спросили только!

— Мама, довольно на сегодня. Я очень устала… А это… — Надежда Сергеевна взяла со стола счетную машинку, — ладно, Дима, пусть у тебя останется. Как память о твоем отце и его странной, ломаной жизни, поломавшей судьбу еще двоим людям.

Надежда Сергеевна ушла в свою комнату, но тотчас вернулась и положила перед Димкой письмо.

— Персонально на твое имя. В ящике лежало. Я не вскрывала, не волнуйся. Уважаю тайны других… В отличие от некоторых шпионов, которые следят за чужими домами! — И, улыбнувшись, погрозила Димке пальцем.

Провожать Любчика на вокзал Димка не ходил. Отправлялся его друг тем же шестичасовым поездом, каким уезжала на юг и Марина. Но тогда их всех повез на своей машине Дмитрий Васильевич. И хотя жалко было, что Марина уезжает, но чувствовали они себя непринужденно, и было им весело.

А тут Любчика и его мать отвозила на вокзал служебная машина отца. Шофер был очень суров на вид, ничего не говорил. Он молча вынес вещи на улицу и даже не стал укладывать их в багажник — поставил сзади, где садятся пассажиры. Только для одного Любчика и осталось место на заднем сиденьи. Впрочем, и так было ясно: с другом Димке надо прощаться здесь, у подъезда. Они и попрощались. Пожали друг другу руки, улыбнулись сконфуженно, и Димка, чтобы уж совсем-то не было грустно, слегка побоксировал Любчика кулаком и сказал:

— Давай, накачивай мускулы.

В ответ Любчик радостно кивнул и сел в машину.

Это было в начале шестого, а сейчас вздрагивающая секундная стрелка на телевизионном экране проворно приближалась к верхней отметке — 21 час.

— Дима, — сказала с кушетки бабушка, — хватит тебе его смотреть, голова разболелась.

Ну что ж, можно и выключить. И правда, почти три часа просидел у телевизора. И фильм-то неинтересный — одни разговоры, и смотреть не надо бы. А вот сидит и сидит, от нечего делать. А чего делать? Бабушка и то, уж как любит на кухне возиться, а вот все деда переделала, и легла на кушетку.

Спать не хочется Димке. Чего же спать — за окном еще светло. Хотя, конечно, и на улицу не пойдешь — поздно.

За маминой дверью — тишина. Мама днем, около четырех часов, позвонила из редакции. Разговаривал с ней Димка.

— Димочка, — сказала она, — не ждите меня сегодня. Слышишь?.. Не сердись, родной. Все будет хорошо. Гуляй. Ты уже пообедал?

— Да, — ответил он.

— Умник. С мячом побегай. Путевку в пионерский лагерь я тебе достану. Обещают… Димочка, кончаю говорить, тут пришли. До свидания, родной. Я тебе позвоню.

— А когда? — спросил он.

— Не знаю. Как получится. Там ведь телефона нет, ты знаешь… Но не беспокойся. Все будет хорошо.

— А бабушку не позвать?

— Димочка, тут люди… До свидания. Будь умником…

Димка посмотрел на серый, померкший экран телевизора, на бабушку, на кота, свернувшегося калачиком у нее в ногах.

— Бабушка, тебе свет не мешает?

— Потуши. Подремлю немного.

Он нажал кнопку выключателя, лампы в зеленых рожках люстры погасили — в комнате едва-едва видно. Димка открыл мамину дверь.

С минуту ходил по комнате. Рассматривал знакомые мамины вещи. Потом присел перед ее туалетным столиком. Расческа лежит, губная помада, красная ватка — мама губы вытирала. Димка посмотрел на себя. Собственная унылая физиономия, отраженная сразу в трех зеркалах, ему не понравилась, и он пересел за другой стол — письменный. Слева — бумаги, справа — пишущая машинка, которую мама, когда работает, ставит на стул с подложенными газетами.

Нет мамы, и машинку скоро заберет. Димка снял крышку футляра, вставил чистый лист, подумал и, разглядывая на вогнутых пуговках белые буквы, неумело, прямым указательным пальцем, четыре раза ударил по клавишам. На листке отпечаталось: «мама».

А больше ничего печатать не стал. Послушал тишину в квартире, вздохнул. Потом из пухлой стопки исписанных листов взял верхний. Смотрел, щурился, несколько слов удалось прочитать. Как она разбирает свой почерк?.. То ли дело у Марины буковки — круглые, ровные, как здесь на машинке.

Димка достал из кармана джинсов сложенный вдвое конверт. Уже четыре раза за эти дни перечитывал письмо Марины. Почти наизусть помнит. И все же снова вынул из конверта листок.

«Дима, здравствуй!

Целую неделю Черное море ласкает меня на своих теплых, зеленых волнах. (В этом месте Димка каждый раз улыбался: он-то мысленно ведь так и представлял эту картину.) Погода стоит очень хорошая. Я плаваю, по оценке бабушки, уже на «4». А бабушка плавает замечательно! Раньше у нее был первый разряд по плаванию. Вчера было очень тихое море, и мы с бабушкой доплыли до красного буйка. Я совсем не боялась. С бабушкой не страшно. Она бы и взрослого человека могла спасти.