Владимир Добряков - Новая жизнь Димки Шустрова

— Слышал.

— Ну…

— Ну, а выходить не хочу.

— Почему это?

— Апатия души у меня.

— Чего-чего? — переспросила Марина.

— Настроение неважное.

— Задачку не решил? Я дам списать.

— Задачку решил.

— Вазу разбил? Я недавно дома уронила. Так испугалась, прямо задрожала. Очень дорогая ваза. А она — ничего, целая. На ковер упала.

— У нас тоже все вазы целы, — сказал Димка. — Три штуки. Тюльпанами набиты. — И добавил — Один дядька маме подарил.

— В редакции подарили? — с любопытством спросила Марина.

— Скажешь тоже! — нахмурился Димка и принялся деловито открывать окно. — Просто… один сапожник.

— А… почему?

— Откуда я знаю! — Димка рванул на себя набухшую раму. — Потому что это такой сапожник… Волшебный. Понимаешь? Он по воскресным дням ходит по улицам и, кого встретит, дарит цветы.

— Сочинитель! — Марина рассмеялась, и ровные зубы ее так открылись, так снежно сверкнули, что в груди у Димки похолодело.

— А тебе цветы дарили? — посмотрев за окно на улицу, тихо спросил он.

— Никто.

— Ну тогда… я подарю, ладно?

— Ты? — расширила и без того большие свои глаза Марина.

— Не веришь? Возьму и подарю!

— Ладно, — обрадованно закивала она. — Тоже будешь, как волшебник, да?

— Может быть.

— И сапожником тоже будешь?

— Ты что! — возмутился Димка. — Я буду… сказать, кем буду? Ученым. Может, даже и знаменитым. Вдруг открою какую-нибудь новую звезду. Тогда, может, и полечу на нее.

— Один?

— Что один?

— Один полетишь?

— Тебя, что ли, взять? Не испугаешься? Вдруг целый год придется лететь.

— Фантазер ты, Дима! — Марина снова засмеялась. — А вообще… пусть и год. Я согласна.

Теперь Димка с бабушкой внимательно наблюдали за Надеждой Сергеевной. Раньше она не так уж часто смотрелась в зеркало. Некогда было: то на работу торопится, то дома пишет срочную статью и потом стучит на пишущей машинке, а еще — командировки, заседания, вечерние дежурства в редакции, встречи с людьми, о которых надо писать в газету. А идя домой непременно забежит в магазин и приходит, нагруженная тяжелой сумкой с продуктами: хоть и немногочисленная семья, а есть-пить каждый день надо.

Теперь ее будто подменили. И в большом зеркале, что вставлено в дверцу шкафа, внимательно оглядит себя, и немало времени проводит у туалетного столика с трехстворчатым зеркалом. Там же, на столике, появились новые цветастые тюбики губной помады, баночки с кремами и сиреневыми тенями. Из кладовки на столик перекочевала и коробка с электрошнуром и двумя десятками игольчатых, как ежики, бигуди, долго валявшимися без применения.

Ежедневные хлопоты перед зеркалом что-то изменили во внешности Надежды Сергеевны. Даже равнодушный к косметике Дымок охотно подтвердил бы это. Сидя на полу, он подолгу наблюдал, как молодая хозяйка втирает пахучие кремы, расчесывает щеткой волосы, накручивает их на горячие ежиковые бигуди. Правда, не совсем было ясно, одобряет ли зеленоглазый любимец семьи упорные старания одного из ведущих журналистов областной газеты похорошеть.

Димка тоже не спешил обнаруживать свое отношение к заботам матери. Хотя, если быть объективным, то надо признать: мама стала казаться красивее и моложе. Но это одновременно вселяло и смутную тревогу: все-таки непонятно было, что с ней происходит и ради кого она так старается.

И только Елена Трофимовна поведение дочери явно не одобряла. Повышенный интерес к своей внешности и туалетам (Надежда Сергеевна даже модное платье купила и белые босоножки на высоком каблуке) бабушка связывала с появлением у дочери нового знакомого. И это ее беспокоило. Прошла неделя, а Елена Трофимовна почти ничего и не знала о нем. Чего-то не договаривает дочь, таится. Нечем, значит, похвастаться. Оно и похоже: телефона нет, живет в частном доме. Небось, был бы каким-нибудь начальником — и телефон протянули бы, и квартиру с удобствами дали. Как у всех порядочных людей.

— Тебе-то ничего о нем не рассказывала? — настороженно спросила бабушка внука.

Димка отрицательно помотал головой:

— Молчит, как партизанка.

— Ох, хо-хох, — простонала Елена Трофимовна. — За какие мои грехи такое наказание?

Разговор этот был у них после завтрака, в солнечное воскресное утро — ровно через неделю после того памятного дня, когда Надежда Сергеевна отправилась в театр и когда у нее сломался — будь он неладен! — каблук.

— Опять собирается, — вполголоса сказала бабушка и кивнула на закрытую дверь. — Новое платье нагладила. Волосы накручивает.

— Может, надо с кем-то встретиться, интервью взять? — предположил Димка.

— Не похоже, — вздохнула Елена Трофимовна. — Чует мое сердце — не то… Ох, Димочка, боюсь я этого Сомова. Задурит он голову нашей маме

В этот момент распахнулась дверь, и на пороге появились Дымок, с белой грудкой и белыми лапами, и сама Надежда Сергеевна, тоже вся в белом — и отглаженное платье с пояском, и босоножки, и сумка молочного цвета, висевшая на плече. Лишь крупные шары замка на сумке сияли золотом, да золотистыми кольцами спадали на плечи волосы.

Димка даже немного зажмурил глаза — до того мама показалась красивой.

— Ну, — независимо и с некоторым кокетством спросила Надежда Сергеевна, — как находите меня? Ничего? Смотрюсь?

Димка втянул носом вкусный, тонкий запах духов, исходивший от матери, и честно признался:

— Потрясно!

Ах, до чего же Елене Трофимовне хотелось спросить — куда это отправляется дочь и ради кого так вырядилась! Этот вопрос был написан на ее лице настолько ясно, что не заметить его было просто невозможно. Однако Надежда Сергеевна не заметила, не отозвалась. Вернее, сделала вид, что не заметила. У большого зеркала в шкафу она еще раз окинула себя долгим взглядом, тронула пружинистый локон у виска и удовлетворенно сказала:

— А ничего. Вроде смотрюсь. Женщина вполне модная и… не в таких уж больших годах.

Тут Елена Трофимовна посчитала необходимым вмешаться:

— Ох, Надежда, тебе ли говорить о годах! Да ты как девчонка. Двадцать пять. И одного годочка больше не прибавишь. Самая пора, Надюша, новую жизнь начинать. Мужчины-то, небось, так и засматриваются…

— Есть, есть такие! — тряхнула кудрями Надежда Сергеевна и скорым шагом прошла в переднюю, сказала оттуда — Вернусь… В общем, к обеду не ждите. Сами тут питайтесь.

Дверь захлопнулась, и бабушка печальными глазами уставилась в полутьму передней.

А Димка поспешил к окну, чуть не по пояс высунулся: хотелось поглядеть, куда пойдет мама. А что увидишь? По солнечной дорожке прощелкала каблуками белых босоножек — мимо зеленого газона, мимо желтой песочницы — и скрылась за углом. Бежать в другую комнату на балкон бесполезно — за домами не видно.