Фрэнсис Бернетт - Маленькая принцесса

Первые месяца два Сара еще надеялась, что ее старательность и безответность умягчат их. По гордости своей она хотела показать, что зарабатывает себе на жизнь, а не принимает милостыню. Но в конце концов она поняла, что никого не умягчила — чем больше она старается, тем больше злятся и требуют неряшливые горничные, тем охотнее винит ее кухарка.

Будь она постарше, мисс Минчин поручила бы ей старших учениц и сэкономила бы на учительнице; но вид у нее был еще детский, и ее использовали как девочку на побегушках. Мальчик, все-таки, не так честен и умен, а Саре не страшно поручить самые трудные дела. Она даже счета оплачивала — и при этом успевала вытереть пыль и хорошо прибрать в комнате.

Учится ей уже не приходилось. С ней не занимался никто и только после долгого, суматошного дня, набегавшись по чужим делам, она худо-бедно могла посидеть над книгами в пустом классе.

«Если я не буду все повторять, — думала она, — я все забуду. Собственно, я вроде кухонной девчонки, и без занятий стану такой, как бедная Бекки. Интересно, могу ли я совсем все забыть, писать с ошибками и путать, сколько жен у Генриха VIII?»

Едва ли не удивительней всего было ее положение среди учениц. Из маленькой принцессы она превратилась в парию. Работать приходилось столько, что она и не успела бы ни с кем поговорить, да и мисс Минчин явно не нравилось, когда она хоть как-то общалась с ученицами.

— Я не допущу, — говорила директриса, — коротких отношений с другими детьми. Девочки сентиментальны. Если она захочет их разжалобить, они увидят в ней жертву, героиню, и у родителей создастся превратное впечатление. Лучше ей жить на отшибе, сообразно с обстоятельствами. Я дала ей дом, она и того не вправе ждать от меня.

Сара почти ничего и не ждала, а гордость не позволяла ей видеться с девочками, которые явственно ее сторонились. Честно говоря, ученицы мисс Минчин были туповаты и думать не умели. Они привыкли к богатству и удобствам, и, поскольку Сарины платья становились все короче, заношенней и нелепей, туфли порвались, а сама она ходила с корзинкой по лавкам, им казалось, что теперь она — вроде служанки.

— Подумать только, — рассуждала Лавиния, — и это она хвасталась алмазными приисками! Однако и вид у нее! А уж странности… Я лично никогда ее не любила, но просто выдержать не могу, когда она смотрит и молчит, как будто хочет что-то про тебя узнать.

— Да, — сказала Сара, услышав об этом, — хочу. Потому и смотрю. Я люблю знать разные вещи. А потом о них думаю.

Что до Лавинии, на нее она как раз не смотрела, чтобы не сорваться. Старшая из учениц любила насолить ближним, а кто подойдет тут лучше, чем бывшая гордость школы!

Сара людей не обижала и не любила ссориться. Приходилось ей туго: она бегала по мокрым улицам с корзинками и пакетами; учила французскому нерадивых малюток; когда совсем обносилась и отощала, стала обедать на кухне; никому до нее не было дела; в сердце ее умножались гордость и скорбь — но она ничего не говорила.

— Военные не жалуются, — повторяла она сквозь сжатые зубы. — Вот и я не буду. Представлю, что я — на войне.

И все-таки детское сердце разорвалось бы от тоски, если б не три человека.

Главным из них, скажем честно, была бедная Бекки. Даже в ту, первую ночь легче было знать, что за стеной, в которой пищат и скребутся мыши, есть еще одна девочка. Позже это ощущение крепло. Днем изгнанницам почти не удавалось перекинуться словом, у каждой было очень много дел, и их бы немедленно обвинили в лени и нерадивости.

— Вы не обижайтесь, мисс, — шепнула Бекки первым же утром, — если я что не так скажу. Еще наорут. Они не любят, чтоб мы говорили одна другой «пожалуйста» и «спасибо» или там «извините», да и времени нету.

Однако еще до рассвета она забегала к Саре и помогала ей одеться, а уж потом шла растапливать плиту. А вечером Сара слышала робкий стук и знала, что личная горничная поможет ей, если надо. Первые, самые горькие недели Саре было трудно говорить, и они не сразу стали ходить друг к другу в гости. Сердце подсказало Бекки, что очень несчастных людей лучше не трогать.

Второй из трех утешительниц была Эрменгарда, но прежде произошли довольно странные вещи.

Когда Сара стала приходить в себя, она поняла, что вообще забыла о своей толстой подруге. Ей казалось, что их разделяют годы. Конечно, Эрменгарда была не только доброй, но и глупой. Она беспомощно цеплялась за Сару, просила объяснить ей урок, ловила каждое ее слово и вечно требовала новых сказок. Самой же ей нечего было сказать, а книг она не выносила. Словом, она была не из тех, о ком помнят в горе, и Сара забыла ее.

Это оказалось тем легче, что ее как раз вызвали домой, а когда недели через три она вернулась, она дня два Сары не видела. Потом они встретились на лестнице; Сара несла в починку груду белья (она уже умела чинить его). Вид у нее был странный, платье — короткое, ноги — длинные.

У Эрменгарды не хватило ума вести себя правильно. Она просто не знала, что сказать. Конечно, она слышала, что случилось, но все же никак не могла представить Сару жалкой и бедной, словно служанка. Она совсем расстроилась, как-то нелепо хихикнула и вскричала:

— Ой, Сара, это ты!

— Да, — ответила недавняя подруга, и вдруг в голову ей пришла странная мысль. Она покраснела.

Сара придерживала белье подбородком, глаза ее смотрели так странно, что Эрменгарда совсем уж потерялась. Ей почудилось, что она никогда не видела эту девочку. Может быть, ставши бедной, та превратилась в кого-то вроде Бекки?

— Как… как ты поживаешь? — выговорила она.

— Не знаю, — ответила Сара. — А ты?

— Я — ничего… — вконец оробела Эрменгарда. И вдруг прибавила: — Тебе… очень плохо?

Тут Сара проявила несправедливость. Именно в этот миг ее измученное сердце не выдержало, и она почувствовала: если человек так глуп, с ним делать нечего.

— А как ты думаешь? — сказала она. — Что мне очень хорошо? — И молча пошла дальше.

Позже она поняла: если бы она все не забыла с горя, то знала бы, что бедную, глупую Эрменгарду нельзя винить — она всегда терялась, смущалась, и чем больше чувствовала, тем нелепей себя вела. Но сейчас неожиданная, странная мысль пронзила ее обидой:

«Она — как все. Она и не хочет со мной говорить. Никто ведь со мной не водится».

Несколько недель их разделяла стена. Когда они случайно встречались, Сара отворачивалась, а Эрменгарда вконец терялась. Иногда они кивали друг другу, иногда — нет.

«Если она не хочет со мной говорить, — думала Сара, — буду держаться от нее подальше. Мисс Минчин мне в этом поможет!..»

Помогала мисс Минчин так, что они едва видели друг друга. Все заметили, что Эрменгарда стала еще глупее, а вид у нее был растерянный и грустный. Она вечно сидела на окне, как-то странно сжавшись, и молча смотрела на улицу. Однажды, проходя мимо, Джесси с любопытством взглянула на нее.