Оскар Хавкин - Моя Чалдонка

— Вот уж чистая фантазия! — прохрипел Кайдалов.

— Нет, не фантазия! — повернулась к нему Тоня и откуда-то из рукава блузки вытянула тоненькую трубочку тетради. — Может, я уже договорилась! Может, меня уже и плотники и печники есть! Мы уж с Чугунком, может, все продумали!

— А дрова? Топить чем? — спросила Мария Максимовна.

— Летом мы сверх плана сколько заготовили? Двадцать кубометров! Помните, Мария Максимовна?

Да, да, конечно, Мария Максимовна помнит. В тот день, когда Тоня закончила обход прииска и внесла всех «семилетков» в свою тетрадь, — в тот же день она снова пришла к Марии Максимовне.

«Нет ли работы потрудней?» — спросила тогда Тоня. — «Есть, Антонина Дмитриевна, есть, — неожиданно назвала Мария Максимовна девушку по имени-отчеству: — Организуй ребят на заготовку дров. Дам лошадей, телеги. Конечно, дело мужское. Был бы Алеша…»

Дрова выбирали с лесосеки за Ерничной падью. Особенно трудно было спускать лесины с Сохатиного хребта. Тоня посоветовалась с дядей Яшей, сделала бревенчатый спуск, и, как по рельсам, скатывались к дороге очищенные от ветвей лесины. Ребята работали с нею весело, охотно. Вместо ста они действительно заготовили тогда сто двадцать кубометров.

Да, но Тоня все стоит, приложив к губам ручку, и вопросительно смотрит на Марию Максимовну.

— Хорошо, бери столярку. Смотри, голубушка, потом уж не отказывайся.

— Я запишу в протокол?

— Записывай, записывай. — Мария Максимовна улыбнулась, глядя, как застрочила Тоня. — Что вы предложите, Анна Никитична?

Анна Никитична встала. Она заговорила бессвязно, и злые слезы сквозили в ее голосе.

— Я… я… ничего… Я не могу! Я не педагог… Я не училась классному руководству. Я училась алгебре и тригонометрии. Все равно уеду отсюда, шее равно! Поезд стоит на разъезде две минуты, и я вполне успею. Вот. Окончится война, и уеду. Я не скрываю. Я чужая здесь… И я хуже всех…

Она закрыла лицо руками, рассыпав по ним густые каштановые волосы, опустилась на диван и заплакала навзрыд, горько, исступленно. Все молчали, не зная, что сказать.

Когда Анна Никитична немного успокоилась, заговорила Ирина Романовна — нерешительно, сомневаясь:

— Вообще пятый «Б» все-таки класс трудный: и мальчиков там больше, и новенькие есть, и второгодники.

— Да, — ответила, помедлив, Мария Максимовна. — Пожалуй. Это уж моя ошибка.

Наглупило молчание.

— Вот, — резко сказала Тоня, — раньше не жаловались, справлялись. Радовались на этот класс. Ну что ж, не у всех получается, даже если высшее образование. Придется перевести Пуртова в пятый «А». И еще Бобылкову. И Родионову можно. Чтобы Анне Никитичне полегче было.

Кайдалов отмахнулся: «Делайте, как хотите!»

— Что же, если никто не возражает, — сказала Мария Максимовна, — почему бы и не так? Всем сестрам по серьгам!

— Я, Мария Максимовна, записываю! — полуутвердительно сказала Тоня и окунула перо в чернильницу.

Анна Никитична громко щелкнула замком своей голубенькой сумочки, достала платок. Вытирая глаза, она следила за движением Тониной ручки.

— Какие же будут еще предложения? — спросила Мария Максимовна.

— Позвольте! — вдруг сказала Анна Никитична. — Вечно Антонина Дмитриевна командует моим классом. Что же, выходит, совсем можно со мной не считаться? Я ведь еще здесь!

Мария Максимовна положила на Тонину руку маленькую, сухую ладонь.

— Вы не согласны, Анна Никитична?

— Нет, — голосом, в котором еще были слезы, ответила учительница арифметики. Она повторила, почти с вызовом глядя на Тоню: — Нет, не согласна!

— Что ж, — сказала Мария Максимовна, — попробуем. Зачеркните, Тоня, последние строчки в протоколе Пуртов, Родионова, Бобылкова остаются у Анны Никитичны.

Дом Чугунка — на Первом стане, за протокой Урюма, километрах в двух от Чалдонки. Стоит он в стороне от других, окруженный обширным огородом, стайками дровяником, еще какими-то пристройками. Старый дом крепкий. Строил его дед Сени Чугунка, покойный Иван Филиппович.

Было это до революции. Старый Чугунок попросил в конторе лошадь для перевозки лесин из тайги. Управляющий отказал. Плечистый старик посмотрел на своих рослых сыновей, почесал кудлатую голову: «Что ж, обойдемся. Мы так — самотягом». И за две версты отец и сыновья перетащили на Первый стан сотню лесин. Старика прозвали Самотягом, а детей и внуков — Самотяжками.

Тоня постучала в закрытый ставень. Никто не ответил.

— Сеня! Чугунок!

В глубине комнаты послышался шорох; заспанный женский голос откуда-то сверху (ну конечно, с печки) спросил:

— Это ты, Тоня? Нету твоего Сени. Сивер его, что ли, по сопкам носит. И домой не заходил! — Женщина сладко, нараспев зевнула. — Тебе открыть?

— Нет, нет, тетя Дуся! — поспешно сказала девушка. — Мне Сеня нужен!

Тоня не любила Сенину мать. Как зародилась и росла эта нелюбовь, Тоня объяснить не могла бы. С Сеней вместе она училась с первого класса, даже за одной партой сидели. Ей по нраву был бойкий, словоохотливый мальчишка: он сочинял смешные песенки, мгновенно подбирал мелодию на гитаре, схватывал все на лету и, чистосердечно удивляясь, забывал. Не забывал он зато всякие удивительные истории, вычитанные из книжек. Вдруг остановит Тоню где-нибудь у магазина продснаба или возле школы и давай рассказывать непонятно, длинно и восхищенно: «Завтра во время отлива бриг «Форвард», под командою капитана К. 3. и старшего лейтенанта Ричарда Шандона, отойдет из Новых доков Принца по неизвестному назначению…» Или: «Да! Это была собака, огромная, черная, как смоль. Но такой собаки еще никто из нас, смертных, не видывал. Из ее отверстой пасти вырывалось пламя, глаза металл искры, по морде и загривку переливался мерцающий огонь. Ни в чьем воспаленном мозгу не могло бы возникнуть видение более страшное, более омерзительное, чем это адское существо, выскочившее на нас из тумана…» Тоня слушала и хлопала глазами. А Сеня: «Чудачка, это же…

[Текст утрачен]

…перешла протоку. «Что там с моим братцем? — беспокоилась девушка. — Догадался ли поужинать? Или где-нибудь заигрался с Петей Карякиным? Забегу, однако, домой».

Тоня прошла мимо здания пожарки, увенчанного деревянной вышкой, мимо гаража и свернула было направо, чтобы проулками выйти к дому. Но скоро слева от себя она увидела ярко освещенные трехстворчатые окна механических мастерских. Ее словно притянуло к этим окнам.

В два ряда стояли новенькие токарные станки с московского завода «Красный пролетарий». Их поставили, кажется, за месяц или за два до войны. В одном углу — высокий, сверлильный станок, в другом — широкий и длинный, словно стол, строгальный. Работает ночная смена, и все, кто стоит у станков, знакомы Тоне. Это или матери, или старшие братья школьников. Ставят, снимают детали, переносят их от станка к станку, включают и выключают рубильники. Все больше молча, сосредоточенно. А там кто, возле столика, в проходе у стены? Там трое: двое стоят, третий сидит, и рассматривают большие синие листы, должно быть, чертежи. Сидит дядя Яша — вот на столе широкополая войлочная шляпа, старик носит ее летом и зимой. Слева стоит… так это же Карякина — она в сером рабочем комбинезоне, а справа — ну конечно, Чугунок: в приискательских широких брюках, в фетровой шляпе. Так вот он где! Надо было три километра шагать!.. О чем это они? Зачем собрались после смены?