Оскар Хавкин - Моя Чалдонка

Карякина водила по листу бумаги железной линейкой, видимо, что-то объясняя своим собеседникам. Чугунок вдруг прервал Карякину, выхватил у нее из рук линейку, постукал по краю столика. Карякина поправила платок, ответила. Чугунок сдвинул на лоб шляпу, что должно было обозначать: «Ну и ну!» Дядя Яша разогнулся, скрутил цигарку; закуривая, ткнул цигаркой в лист бумаги и что-то сказал. Поднося к самокрутке спичку, он взглянул в окно, и Тоне показалось, что он ее наметил.

Тоня завернула за угол и через дощатый тамбур прошла внутрь мастерских. Здесь было просторно, холодно и сумрачно. Серый цементный пол. Высокие голые стены из побеленного кирпича. Только на стене против входа — алое полотнище и на нем шесть хорошо знакомых слов: «Все для фронта! Все для победы!»

Тоня прошла мимо матери Лизы Родионовой — та у своего станка внимательно рассматривала блестящий стальной цилиндр, а брат Маши Хлудневой, шестнадцатилетний Никита, лихо приложил руку к замасленной кепке, торчком державшейся на затылке.

Тоня незамеченной подошла к столику, у которого беседовали трое. Девушка из-за спины Чугунка разглядела сделанный карандашом схематический чертеж драги. Тоне хорошо был знаком этот «корабль приискателей» плавучий агрегат, добывающий со дна реки золотоносный песок и извлекающий из него драгоценный металл.

На драге все, как на корабле: и плавает она, и рабочих зовут матросами, и мачты есть, даже целых три, только они не острые, а похожи на букву «П». Передняя мачта наклонена вперед, по движению драги. К ней прикреплена железная рама, и по раме на цепи ходят большие ковши-черпаки. Тронулась цепь, и ковши поочередно ныряют в реку, загребают со дна породу, подымаются и сбрасывают, что нагребли, в железную вращающуюся бочку. Сбросили и снова, как опытные пловцы, — в воду.

Карякина опять завладела линейкой и водила уголочком ее по толстым устоям передней мачты, вдоль тоненьких ниток блоков, по подвязанной к блокам массивной черпаковой раме.

— Я о чем толкую, Яков Лукьяныч: сейчас у нас на цепи тридцать черпаков. Они же не вплотную друг к другу насажены, а с промежутками. Если промежутки уменьшить, еще десяток ковшей поместится. Вся цепь за один круг даст на пять кубометров породы больше, а в сутки сколько набежит! А за сезон!

— Кто же возражает! — ответил дядя Яша и выдохнул на чертеж струю дыма. Чертеж застлало прозрачно-синей пеленой, и драга славно поплыла. — Хорошо. Любовь Васильевна, придумала. Что скажешь, Чугунок?

Отмахов повернул голову и, увидев Тоню, рассеянно улыбнулся ей. Лицо у старого горняка было коричневое, даже в морщинки въелся загар, и кожа казалась твердой и плотной; лишь кое-где она была в синих щедринках — отметинах, оставшихся после взрыва.

— Эх, видел я в одном журнале, какую драгу в Иркутске задумали… Ледокол! Линкор! — Чугунок присвистнул. Потом деловито добавил: — А вот сообразить не сообразил, что из нашей драги можно еще выжать. Что ж, конечно, новые драги нам не дадут. Я вот о чем: сейчас черпаки держатся на пластинах. — Он подумал: — Я так понимаю, Любовь Васильевна, что теперь уже пластины не подойдут — надо тракторные гусеницы достать и звездочку. Да разве пришлют откуда? Держи карман шире!

— Мозги держи шире, а не карман! — без злости ответила Карякина, кладя на стол линейку. — Может, на подсобном гусеницы есть? Со старого трактора снять и приспособить. Сухоребрия попросим, не откажет!

— Все, все придется самим делать! — заметил дядя Яша. И материал доставать, и всю слесарную работу. Как, Сеня? Вам, Самотяжкам, не впервой!

Сеня снова обил шляпу на макушку.

— Что ж, если помехи не будет, — ответил юноша. — Запрусь в мастерских, пусть мать еду приносит, только чтобы все без помех.

— Сеня, — тронула его за плечо Тоня, — мне тебя…

— Ох, Тонечка! Мое вам! — Он с деланой изысканностью приподнял шляпу. И вдруг быстро спросил: — Что ты такая тихая? С Алешкой что-нибудь?

— Нет, ничего, — успокоила Тоня. — Я насчет класса Алешиного.

Чугунок взял со стола линейку и в картинно-небрежной позе оперся на спинку стула. «Знаю я эту Тоню!» — говорил он всем своим видом. Любовь Васильевна со спокойным любопытством смотрела на девушку. Дядя Яша снова занялся чертежом.

— Вожатый мне нужен для пятиклассников. Сеня, может, согласишься? — Она сказала это просительно, но настойчиво.

Чугунок отпрянул от стула:

— Я… вожатый? Я?

— Охти мне! — сказала Карякина. — Напугался-то как!

Она засмеялась. Блеснули крепкие белые зубы; смех у нее был молодой, заразительный.

Карякина не была молода. Лицо ее, испещренное морщинами, говорило и о возрасте, и о пережитых невзгодах. Усталое лицо труженицы, жены, матери. Но отпечатка суровости оно не носило. Приветливо глядели небольшие, глубоко сидящие глаза, и особенно были привлекательны губы — такие бывают у простых, сердечных женщин: улыбчивые, с теплым, ножным изгибом в уголках. И голос у нее был чистый, молодой; веяло от него задушевностью и материнским теплом.

— Напугался, да! — смешливо ответил молодой драгер. — И в меня такой же вожатый, как из черпака шляпа! — Он отмахнулся от Тони линейкой, и линейка завибрировала в воздухе. — И потом есть делишки посерьезней!

— Сеня, — все так же просительно, но с твердыми нотками в голосе сказала Тоня, — это же Алешин класс. Алеше будет очень спокойно на душе.

— Обходит, Яков Лукьяныч, обходит! — чуть не завопил Чугунок. — Я как увидел ее лицо, так и прочитал: будет помеха! Не могу, не проси!

— Дядя Яша! — обратилась Тоня к Отмахову, продолжавшему рассматривать чертеж. — Нельзя же так бесчувственно! Неужели вас нисколечко школа не интересует? Все черпаки да черпаки! О племяннике своем вы хоть подумали? Любовь Васильевна, ведь ваша дочь в этом классе! Да поймите вы все: скучно детям, а скука — плохой друг и советчик! Надо их занять, надо их увлечь, надо их…

Дядя Яша, не оглядываясь, коротко улыбнулся — улыбка словно ушла с табачным дымом в чертеж.

— Ты вот что, Тоня, скажи: с чего ты решила, что Чугунок подходящий для этого дела человек? Работает он хорошо, с настроением, а в прочих делах, прямо скажем, легковат.

— Во, во! — подтвердил Сеня.

— Песни, что ли, пионерам распевать будет или на баяне играть? Это ведь не все! Он, пусть не обижается, от пятиклассников недалеко ушел.

— Во, во!

Тоня, не глядя на Чугунка, повела своим чуть длинноватым носом:

— А я, дядя Яша, тоже с Сеней знакома не первый день. Он для моих пионеров самый понятный будет. Скажите ему как парторг, и все!

— Да разве он устоит против тебя!

Сеня скрутил податливую линейку в кольцо:

— Яков Лукьяныч! Хотите, я еще двадцать, тридцать, сорок черпаков впихну в цепь! В три смены буду работать! Не отдавайте меня Тоне!