Леонид Жариков - Повесть о суровом друге

Илюха упал, подхватился и бросился бежать.

- Убью! - кричал отец, гонясь за ним с метлой.

С того дня Илюху стали звать на улице Фрицадоль. Потом это прозвище сократили до Фрица и наконец стали звать Мокрицей.

Последняя кличка прочно закрепилась за Илюхой. Мы даже сочинили по этому случаю песенку:

Но этим дело не кончилось. Однажды ребята крепко поколотили Илюху, чтобы не продавался. Он просил прощения и, желая доказать свою верность, украл у немца штык. Я был доволен расправой над Илюхой, но неожиданно мое торжество сменилось глубокой печалью.

Однажды ночью Васька ушел с листовками и не вернулся. Тетя Матрена плакала. Дядя Митяй узнал, что Ваську арестовали. Вечером куда-то исчезли дядя Митяй и Надя. Чердак опустел.

До темной ночи я выходил за калитку, прислушивался к шорохам: не идет ли Васька?

Утром прибежал Уча и с таинственным видом сообщил, что кто-то из ребят слыхал, как в немецкой тюрьме кричит, зовет на помощь Васька.

Все. Точка. Иду выручать друга. Я достал в сарае обручевую саблю, наточил ее на кирпиче остро, как бритву, и твердо решил: умру под немецкими пулями или Ваську освобожу. Не могу допустить, чтобы над ним издевались!

Но когда я подошел к тюрьме и увидел немецких солдат с кинжалами-штыками, побоялся подойти и чуть не ревел от обиды. Трус! Какой же я подполковник? Вот не буду бояться, назло не буду! И я пошел прямо на немцев.

Один часовой стоял у дверей тюрьмы. Другой, в суконной бескозырке с красным околышем, расхаживал по тротуару. Я еще раньше заметил, что он смотрит на меня и смеется, как дурачок.

«Смейся, смейся, гадюка, - думал я про себя, - вот секану тебя саблей по башке!»

Немец поманил меня пальцем:

- Komm zu mir, Junge [7] Подойди ко мне, мальчик (нем.) .

- Иди ты, немец-перец-колбаса.

- Komm, komm zu mir [8] Подойди, подойди ко мне (нем.) , - продолжал подзывать меня солдат. Я заметил, что глаза его смотрели по-доброму. Что бы это значило? Не совсем доверяясь, я подошел. Немец погладил меня по голове и, порывшись в кармане, положил на мою руку что-то тяжеловатое и теплое. Я глянул и обмер: на ладони блестел новенький перочинный ножик со множеством лезвий, отверток и даже со штопором.

Сколько я мечтал о таком ноже! Я ждал его от отца, собирался отнять у Витьки Доктора. И вот я держу ножик в руках! Я крепко сжимал в кулаке дорогую вещь и глядел на немца с удивлением: не шутит ли?

- Сдеваешься? - спросил я с обидой. - Сдеваешься, да?

Но немец улыбался и подмигивал мне: дескать, бери, не стесняйся. Но как бы он ни улыбался, это все-таки немец. «Отдать ножик или нет? - думал я. - Они Васю посадили в тюрьму. Бросить или не бросить ножик? Может, они надели на Васю кандалы? Бросить ножик или взять?» И я бросил.

- На тебе твой ножик, подавись им! - сказал я и, совершенно расстроенный, убежал домой.

Зло меня брало и на себя, и на германцев. Чем бы им отомстить? Я стал искать, какую бы сделать пакость немцам. И я стал рубить саблей все немецкие афишки на заборах. Как замечу, подойду и р-раз! «Нате вам, нате!» Но облегчения я не чувствовал: все равно ведь за ними верх, Васька-то в тюрьме!

К счастью, на другой день прошел слух, что в Германии началась революция, кайзера Вильгельма сместили.

На лицах немецких офицеров я видел растерянность и чувствовал, что немцы собираются смазывать пятки салом. Все чаще находили в степи убитых немецких офицеров. Гайдамаки переодевались в гражданскую одежду и разбегались.

А еще через два дня случилось такое, что я глазам своим не поверил. Ночью к нам в окошко постучали. Тетя Матрена открыла дверь и тут же испуганно отступила. Вошли Васька, дядя Митяй и немец с ружьем. Удивительно, что пришел тот самый немец, который дарил мне ножик.

Землянка наполнилась приглушенным и радостным шумом. Я не отрываясь смотрел на Ваську и не узнавал его. Все лицо у него было в синяках, верхняя губа распухла и, как лепешка, покрывала нижнюю. Я не понимал, что происходит. Васька подошел ко мне.

- Здравствуй, - сказал он и нежно взял меня за руку, будто не верил, что это я.

- Вась, а зачем немец здесь?

- Не бойся, это хороший немец. Ему велели меня расстрелять, а он показал рукой: мол, беги. Я и ушел, а он вверх выстрелил, чтобы свои подумали, что он убил меня... Жалел меня? - спросил Васька, не выпуская мою руку, и я почувствовал, что он соскучился по мне.

- Я ходил тебя выручать, да немец с толку сбил, - и я рассказал про ножик. - Я не боялся, Вась, ей-богу не боялся. Если бы не ножик, я бы ему стукнул саблей...

Васька умехнулся кривой губой, вздохнул и сказал:

- Били меня немцы, ох били...

- За что, Вась?

- Поймали с пачкой листовок, хотели допытаться, где взял. Скажу я им, как же...

Васька поморщился, поднял рубаху и показал мне спину. Сердце у меня зашлось от жалости. Багровые черные рубцы пролегли крест-накрест на его теле. Тетя Матрена, охая, кинулась чем-то смазывать Васькины раны, обернула ему спину полотенцем. Потом Васька подробнее рассказал о том, что с ним было:

- Поймали меня и спрашивают: «Откуда листовки?» - «Ничего не знаю». «Говорить! Иначе будет делать больно». Сорвали с меня рубаху, привязали руки к лавке и давай плетками хлестать. «Будешь сказать?» Я глаза зажмурил, зубы сжал. Молчу. «Будешь сказать?» Я терпел, терпел и говорю: «А мне все равно не больно!» Конечно, это я назло так сказал. А было больно... Пришлось терпеть. Если бы я заплакал, они бы подумали, что я боюсь. Еще бы немного, и не стерпел...

- Подальше, подальше заховай, - услышал я голос дяди Митяя, оглянулся и увидел, как он подавал немцу пачки листовок, а тот запихивал их к себе за пазуху.

Немец что-то лопотал по-своему и размахивал руками. Все молча слушали его, но никто ничего не понимал. Только дядя Митяй кивал головой и говорил:

- Правильно, правильно.

- Ich bin auch Arbeiter! [9] Я тоже рабочий! (нем.) - кричал немец, показывая грубые, мозолистые руки, и все говорил, говорил...

Дядя Митяй продолжал кивать головой.

- Верно, правильно говоришь, товарищ.

- Товарич, корошо! - сказал вдруг немец и, подняв кулак, воскликнул: - Es lebe die Revolution! [10] Да здравствует революция! (нем.)

Немец подошел ко мне. Узнал ли он меня или просто таким был добрым, но он опять вынул из кармана ножик и дал мне его. При этом он ласково погладил меня по голове.

Я не знал, чем отблагодарить немца за подарок, полез под сундук и достал пузырек с духами.

- На, возьми за ножик, - сказал я.

Немец улыбнулся и опустил мой пузырек в карман гимнастерки.

- Auf Wiedersehen! [11] До свидания! (нем.) - говорил он, уходя, а у двери потряс кулаком и выговорил с гордостью: - Ленин!