Робин ЛаФевер - Теодосия и изумрудная скрижаль

Тут Стилтон увидел лежащую в гробу мумию Тетли, медленно подошел, посмотрел, потом как-то странно взглянул на меня.

– Вы знаете, что отпевание будет совершаться по христианскому обычаю, мисс?

– Знаю, Стилтон. Это самое малое, что мы можем для него сделать.

Лицо Стилтона приняло решительное выражение. Он взял крышку и тихо прикрыл гроб.

– Очень благородно с вашей стороны, мисс. Сейчас я отвезу его.

На следующее утро я еще не успела спуститься вниз к завтраку, как раздался мамин крик:

– Генри! Что у тебя с волосами?

Я быстро надела через голову свое платье и побежала по лестнице вниз, в столовую. Генри стоял возле своего стула, мама рядом с ним, а в разговор вступил папа:

– Что за фокусы, молодой человек? – спросил он.

Когда тебя называют молодым человеком или юной леди, ничего хорошего не жди.

– Я… – замялся Генри и, увидев, что я появилась в дверях, бросил на меня умоляющий взгляд. Это хорошо, значит, Генри не собирается выдавать меня.

– Он вылил на волосы лимонный сок, – сказала я, проходя в столовую. – Когда ты вчера ушла, мама, мы остались на кухне и стали играть в… алхимиков. Искали, как все алхимики, формулу, которая превращает свинец в золото.

– И какую же вы формулу изобрели? – спросил папа.

– Лимонный сок. Уксус. И еще что-то, точно уже не помню. А, да, различные масла. По-моему, мы взяли их из кладовой, – очень удачно получилось, теперь никто не удивится, если обнаружит, что бутылочки с маслами в нашем доме разлетелись по другим местам.

Честно признаюсь, что, когда мы прошлой ночью вернулись домой – а случилось это уже под утро, – я с трудом припоминала, откуда какое масло взяла.

Папа шевельнул усом, это говорило о том, что он либо рассержен, либо удивлен.

– Думаю, нам с мамой следует сказать спасибо за то, что у тебя волосы не побелели, Теодосия. Или не выпали вообще, – он повернулся к Генри и добавил: – А ты, надеюсь, запомнишь этот урок и больше никогда не станешь заниматься подобными… научными экспериментами.

– Да, сэр, – опустил голову Генри.

– Очень хорошо. А теперь давайте насладимся пасхальным завтраком, который для нас приготовила наша кухарка.

Если не считать этого инцидента, пасхальное воскресенье прошло просто замечательно. Мы все надели праздничные наряды и отправились всей семьей в церковь. Внутри церковь всегда чем-то напоминает мне музей – торжественная атмосфера, великолепная обстановка, разлитое в воздухе благоговение. Вскоре, правда, Генри начал крутиться, но я дала ему завалявшийся у меня в кармане кусок воска, и он благополучно провозился с ним до самого конца службы.

После церкви нас ждал праздничный обед. На него мама пригласила дядюшку Эндрю – он полностью нейтрализовал присутствие бабушки Трокмортон. Она приехала к нам в траурном черном платье и смотрелась нахохленной черной вороной среди ярких, веселящихся певчих птичек. Я старалась вовсе не замечать бабушку, которая не знала, что человек, которого она оплакивает, вовсе не умер и вовсе не герой.

После обеда мы взяли корзинки и отправились искать яйца, которые спрятала мама. Это был изумительный день, если бы только не чувство тревоги, которое никак не покидало меня. Хотя теперь можно было не опасаться за Генри, оставалась еще одна угроза, способная разнести все в пух и прах – угроза того, что раскроется наша уловка с похоронами Тетли. Я помню, какова была реакция «приличного общества», когда фальшивая мумия обнаружилась во время одного из светских приемов. Могу представить, что будет, если она обнаружится снова, теперь уже во время торжественной панихиды!

Церковь, которую выбрала для отпевания бабушка, была роскошной, с высоченными потолками и витражными окнами, сквозь которые внутрь проникали лучи зеленого и золотистого света. Боковые приделы окружали ряды колонн, откуда-то сверху негромко лились звуки органа.

Когда мы приехали, я к своему великому облегчению увидела, что гроб уже установлен на помосте перед алтарем. Мы с Генри быстро обменялись взглядами, одновременно вспомнив приключения той ночи, когда поседел чуб моего брата.

Я порадовалась за бабушку, заметив, что церковь почти полна народа.

Здесь было много людей в морской форме, включая стоявших у дальней стены матросов с обветренными лицами. Собравшиеся в церкви притихли, прозвучал длинный печальный аккорд органа, и служба началась.

Священник говорил о том, что любой человек «из земли взят и в землю возвратится» (по-моему, лишено смысла, когда речь идет о тех, кто утонул в море), мое траурное платье немилосердно кусалось, черные, взятые напрокат, перчатки оказались велики и все время сползали с рук. Рядом со мной вертелся Генри, но я не одергивала его, потому что сама то и дело поправляла то рукава платья, то перчатки, и, можно считать, тоже вертелась. Затем я поймала брошенный на меня папин взгляд и, собрав всю свою волю в кулак, постаралась встать неподвижно.

Когда священник перешел к тому, что мы должны «отложить все мирские желания и страсти», я почувствовала, что за мной следят. Очень медленно, чтобы не привлекать папиного внимания, я обернулась, но увидела перед собой только море лиц, внимательно наблюдающих за священником.

– Прекрати вертеться, – прошипел папа.

Я перевела взгляд вперед и мысленно поклялась стоять спокойно и делать вид, что внимательно слушаю священника. Пусть это будет моя дань уважения – если не Сопкоуту, то хотя бы бабушке. И я погрузилась в размышления о том, что я буду делать, если кто-нибудь все же откроет крышку гроба или заметит, что он слишком тяжелый.

Когда я пришла к выводу, что более или менее подходящим выходом из такой ситуации может стать внезапный обморок, у меня вновь зашевелились волоски на затылке. Я подняла руку и пригладила их, надеясь, что всему виной тугой воротничок моего кусачего траурного платья. Однако платье оказалось ни при чем. Теперь я уже чувствовала покалывание под обеими лопатками – верный признак того, что за мной пристально следят. Ка наблюдателя буквально приклеилось ко мне, а я очень не люблю этого.

Правда, обернуться еще раз назад я не решилась. Во-первых, не хотела привлекать к себе внимания, во-вторых, не хотела, чтобы следивший за мной человек понял, что я заметила слежку, и, в-третьих, за мной снова наблюдал папа.

Когда служба, наконец, почти подошла к концу, бабушка поднялась со скамьи, на которой сидела, и протянула свою руку папе. Он взял ее и повел бабушку к гробу. Здесь бабушка остановилась, положив руку на крышку гроба, и мое сердце отчаянно забилось в груди – прикажет бабушка открыть гроб или нет?