Андрей Жвалевский - Смерть мертвым душам!

— Может, оно и к лучшему, — спокойно говорил. Толстой, — может, оно и правильно. Мы уйдем, на наше место придут другие. И они будут добрее. Мудрее.

Ответом ему была угрюмая тишина.

— Я так виноват перед детьми, — вздохнул Толстой.

— Почему? — тихо спросил Пушкин.

— Я не для них писал. Я в шестнадцать лет «Войну и мир» не осилил бы. Да и зачем?

— Не знаю, — вздохнул Пушкин. — Я, кстати, тоже не просил делать меня солнцем русской поэзии. И мне, конечно, приятно, что они помнят меня наизусть, но что они понимают… Эх… Я недавно в учебник заглянул, чуть с ума не сошел. Это они про меня? Про мои стихи? Знал бы, не написал бы ничего…

— Не надо про учебники, — застонал большой толстый том. — «Катерина и Кабаниха — их контрастное сопоставление в системе персонажей имеет определяющее значение для понимания смысла пьесы». Где они этого набрались? Вроде бы и по-русски, только ни слова не понятно! Я-то радовался, когда Добролюбов статью написал, думал, вот как мудрый человек про мою Катерину говорит. Мол, луч света. В темном царстве. Если бы я знал, сколько сочинений про это напишут… Я бы… Я бы… Да я бы в ногах у него валялся, я бы ноги ему слезами мыл, чтоб он сжег свою статью и никому ее не показывал!

Островский всхлипнул. Классики отвели глаза. Неприятно смотреть, как плачет такая большая и солидная книга. Несколько минут Островский боролся со своими чувствами, а потом тихонько добавил.

— Вот Гоголь — он молодец. Сжег второй том, и дело с концом.

— Если бы с концом… — горько пробормотал Гоголь, и никто не смог его утешить.

— Я бы сейчас тоже все сжег, — сказал Достоевский, — я писал, потому что жить нужно было. Я не собирался «выражать гуманистические идеалы вопросов общественной жизни своего времени в традициях реалистического искусства, созданных Пушкиным и Гоголем».

— Хоть ты от меня отстань! — взвился Пушкин. — Без тебя тошно…

— Лучше умереть с голоду, — гордо сказал Достоевский, — чем такое про себя читать.

— Один хороший человек сказал, что рукописи не горят, — произнес Гоголь. — Так что мало сжечь…

— А что, что надо делать? — поинтересовался Островский.

— А не надо писать галиматью всякую! — неожиданно громко заявил Гоголь. — Я сжег второй том! Сжег! Потому что это была халтура! И сейчас жалею, что еще кой-чего не сжег… Только надо было молчать, надо было молчать, не надо было никому про этот том рассказывать!

— Не вини себя, — мягко сказал Толстой, — твои «Мертвые души» — это как флаг, но дело не в них. Ты же видишь, что в библиотеке творится? И я думаю, что не только в библиотеке, но и в магазинах. Такими «Мертвыми душами» все склады завалены.

— Да кто это такие, «Мертвые души»? — спросил Маленький принц.

— Ты еще не понял? — грустно ответил Толстой. — Мертвые души — это книги-призраки. Книги, которые никогда не должны были увидеть свет.

— И что теперь будет? — прошептал Принц.

— Мы все умрем, — спокойно сказал Толстой. — Миром будут править Мертвые души.

— Ах! — пронеслось по книжным полкам.

— Но вы не переживайте, править они будут недолго. Они довольно быстро убьют и себя, и людей.

И в подсобке стало совсем тихо. Как в склепе.

Всю ночь Елена Степановна ворочалась. Как назло, ей стали приходить в голову меткие и остроумные ответы на все выпады в адрес Николая Васильевича. Она даже пожалела, что у нее дома нет компьютера с интернетом.

Ну как можно было назвать «Миргород» — «тоской зеленой»? У кого могла родиться мысль, что «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» — «ни о чем»?! Она же… Она же обо всем! О жизни! Это же вокруг нас каждый день происходит, только мы не замечаем, а Гоголь заметил!

Этот довод Елене Степановне настолько понравился, что она включила ночник и записала в блокноте. И еще добавила пару строк, что из «Шинели» вышла вся русская литература — но потом вычеркнула. Наверняка же загуглят и навесят клеймо «Боян». А у нее и так уже два предупреждения от модератора.

«Надо как-то держаться, — подумала она, — и не называть этих болванов и пустомель болванами и пустомелями».

Она уже хотела выключить ночник, когда взгляд упал на книжку на тумбочке. Это был Тынянов, «Подпоручик Киже». Елена Степановна каждый вечер читала что-нибудь из классики.

Раньше.

Пока ее не втянули в «холивар».

Елена Степановна поначалу решила, что это неправильное написание «боливара» (как там, у Пушкина: «Надев широкий боливар, Онегин едет на бульвар»), но это оказалось английское выражение — holy war, священная война.

Она почувствовала вину и открыла книжку. Механически пробежала глазами одну страницу, потом вторую… и с ужасом поняла, что слова не попадают в голову, в которой звенели фразы врагов по холивару.

И ее собственные ответы.

И варианты ответов, которые нужно было написать, чтобы еще больнее ударить по этим упырям!

И выпады, которые следовало совершить завтра сразу с утра, потому что хватит оправдываться, пора самой нападать!

Она и не заметила, как переместилась из реальности в сон. Вроде бы все так же продолжала лежать в кровати, и Тынянов грел руки, и ночник горел — но по углам зашевелились призраки. Елена Степановна их не испугалась, потому что это были всего лишь интернет-тролли. Их надо было просто банить.

Книга в руках превратилась в большую колотушку. Елена Степановна взмахнула ею раз, другой, третий — и с каждым взмахом лохматый тролль с беззвучным визгом отлетал назад в темноту.

— Банн! Банн! Банн! — гудела колотушка.

«Стоп, — подумала Елена Степановна, — как же я их баню? Я же не модератор!»

И тут же оказалось, что банит не она, а щеголеватый подпоручик Киже в парадном гвардейском мундире. Он действовал еще решительнее и вместо колотушки использовал огромную саблю. Киже почти победил троллей, когда из окна показалось нечто дремуче-волосатое.

— Меня не зарубишь! — сказало оно. — Я и так мертвое.

Елена Степановна поняла, что это второй том «Мертвых душ», и вот тут испугалась по-настоящему.

— У Николая Васильевича, — сказало чудовище, — есть только одно приличное произведение… из опубликованного. Это «Выбранные места из переписки с друзьями»!

Бравый подпоручик взмахнул саблей — и она рассыпалась тысячью осколков. Он бросился врукопашную, но Мертвые души усмехнулись:

— Ты-то куда лезешь? Тебя-то и нет совсем! Перечитал бы себя, что ли…

Елена Степановна с нарастающим ужасом поняла, что монстр прав. Киже — всего лишь ошибка писаря. И никакого Киже действительно нет.

Осмелевшие недобитые тролли снова полезли изо всех углов, и самый наглый вцепился ей в руку.