Эльвира Смелик - Скажи, Лиса!

– Раз уж так вышло, придется сначала продемонстрировать реакцию. А пока кто-нибудь сбегает за мелом.

На передних партах, между прочим, сидела куча народу, но химичка направила свой взгляд прямиком на меня.

– Алиса! Дойдешь до поста, попросишь мел?

Нет, ну почему именно мне такая честь? Как будто мне не хочется посмотреть, как взрывается, смешав не те реактивы, Янка Фокина.

Спорить я не стала, выбралась из-за стола и потопала на первый этаж. Уже издалека услышала, как охранник переругивается с кем-то:

– Ну да, конечно! Рассказывай сказки. Знаю я вас. Выпущу, а потом твои же родители жаловаться прибегут: «Почему наш ребенок, вместо того чтобы находиться в школе, болтается неизвестно где?» И директор мне голову оторвет.

– Никуда мои родители не прибегут, – сердито возразил знакомый девичий голос.

Не так чтобы уж очень знакомый, но все-таки я его помнила.

– Давай приводи сюда учительницу, и пусть она мне сама скажет, что отпустила тебя, – уперто потребовал охранник.

– Так она и ломанулась. Сейчас все бросит и помчится с вами разговаривать, – огрызнулась в ответ девчонка.

– Тогда топай в класс и жди конца уроков.

Кажется, спорщица смирилась, потому как вместо голосов зазвучали приближающиеся шаги. Я почему-то остановилась. Мне навстречу шла Можаева, сердито поджав губы, рыская прищуренными глазами по сторонам.

Теперь понятно, почему голос показался мне знакомым.

При любых других обстоятельствах я бы его не запомнила, но Таня Можаева была связана с Сокольниковым, а все, что касалось Юрочки, раньше имело для меня особое значение и откладывалось в памяти само собой. Даже голос его девушки.

Заметив случайного зрителя, Таня не сдержала эмоций:

– Вот урод!

А может, искала сочувствия.

И я откликнулась:

– Не выпустил? Да?

– Уперся, как баран! – раздраженно выговорила Можаева. – Я и врала, и правду говорила. Почти. А он – ни в какую. – И она задумчиво и как-то просветленно глянула на окно.

Я тоже. Первый этаж. Середина урока. Возле столовой тишина и безлюдье. Если не считать нас двоих. Но тут уж точно можно не считать.

У окна, как и у большинства стеклопакетов, открывается только одна створка. Не самая широкая. Но даже фигуристая Таня точно в нее пролезет.

– А что случилось-то? – вырвалось у меня.

Просто из любопытства. Все-таки интересно было, зачем Юриной девушке понадобилось тайно смываться из школы в разгар третьего урока. И куда.

Я прекрасно осознавала, что Можаева вряд ли станет со мной откровенничать, но она ответила, не слишком раздумывая.

– Понимаешь, меня один человек сейчас ждет.

Упс! Вот так-то, Юра!

– А почему именно сейчас? Потом нельзя, что ли, встретиться?

Можаева вздохнула.

– Да тут такое дело. – Она нерешительно замялась. – В общем, у него… то есть у нее… кое-какие неприятности. Поэтому и встретиться надо срочно. Я думала, мне Юрик поможет. Звоню ему, эсэмэски кидаю, а он не отвечает. Наверное, звук на телефоне на время урока отключил. Дисциплинированный.

Упс! Теперь – вот так-то, Лиса! Рано ты обрадовалась. Сокольников по-прежнему крепко занят. Да и отношения у вас в настоящее время не те, чтобы на что-то рассчитывать.

Про дисциплинированность Таня бросила насмешливо и даже чуть презрительно. Но видно же, что по-родственному.

– В окно полезешь?

Можаева не стала отвечать, забралась коленями на подоконник. Потом нажала на ручку, открыла окно и тут же отодвинулась подальше, болезненно морщась.

– Высоко-то как!

Я удивилась:

– Ты что? Первый этаж всего.

Конечно, сидя на подоконнике, до земли ногами не достанешь, придется прыгать. Но там всего-то метра полтора или чуть больше. Двух точно нет.

– Я высоты боюсь, – едва не всхлипывая, призналась Таня. – Даже такой. Я в детстве с кровати прыгнула и ногу сломала. Потом срослось, конечно, но неправильно. И опять ломать пришлось. Так что я теперь даже на стул стараюсь не забираться.

Можаева мне всегда казалась, несмотря на внешнюю мягкость, решительной и жесткой. До жути в себе уверенной. Этим она, наверное, Сокольникова и зацепила. А в реальности оказалось, Танька высоты боится. Даже из окна первого этажа не может спрыгнуть. Надо же!

Хотя Можаева сидела, свесив ноги наружу, но было ясно, что устроилась она тут надолго, и новых действий от нее не дождешься.

– Давай я тебя столкну?

Танька резко обернулась, сверкнула глазами.

– Рискни! Первая улетишь.

– Тогда попробуй лечь животом на подоконник. И сползай потихоньку. Да и спиной не видно, какая там высота.

Можаева задумалась. Переводила взгляд с подоконника на свой живот, изредка опасливо поглядывала на улицу. Но тут долго думать нельзя.

– А вернешься как? Опять через окно? – поинтересовалась я.

Таня глянула осуждающе.

– Да ты что? Дождусь конца урока. Там уже перваки домой пойдут. Толпа будет.

– А в классе тебя не хватятся? Ты вообще как вышла-то?

– Сказала Валентине, что у меня голова болит. Что пойду у медсестры таблетку попрошу. Я же могу у нее задержаться? Мало ли.

– Слушай! А не замерзнешь?

Все-таки на улице декабрь, пусть даже не слишком морозный и снежный. Но Таня же в школьной форме и легоньких туфельках.

– Переживу как-нибудь. Да и дом от школы в двух шагах.

После тяжелого вздоха Можаева все-таки легла на подоконник и стала тихонько съезжать на улицу. Слышно стало, как носки ее балеток нервно чиркают по наружной стене, пытаясь хоть во что-нибудь упереться.

– Ты не бойся! – Я ухватила ее за запястья. – Я тебя держать буду, на всякий случай.

Теперь и я лежала брюхом на широком подоконнике, а Танька почти полностью болталась где-то там снаружи, изо всех сил вцепившись в мои руки.

– Далеко еще там?

Честно? Я не видела. А вот тяжело мне было по-настоящему. Да и выхода другого не вырисовывалось. И я соврала.

– Совсем чуть-чуть. Прыгай!

Можаевские пальцы скользнули по моим ладоням.

Там и правда оказалось невысоко, но Таня все равно неуклюже опрокинулась назад, уселась на едва припорошенный снегом асфальт.