Константин Махров - Сердца первое волнение

Степан подсмеивался:

— Главный редактор трудится в поте лица. За свою повесть он непременно получит пару серых кроликов, а за редакторскую деятельность — все остальные премии. Ты скажи мне, красная девица, — спросил он Надю, — как тебе в голову пришла мысль об этих премиях? — Степан уморительно задрал нос и проговорил, как бы читая объявление: «И еще одна важная, прекрасная штуковина»… Упоительно!

— Очень просто. Я зачем-то зашла в пятый класс. Двое мальчишек… Один — эдакий сбитень, чурбачок; другой — высоченный. Один говорит: «Напиши заметку в стенгазету», а другой: «Давай мороженку — напишу», — шутит, конечно. О! — думаю, — идея! К Маргарите Михайловне! «Давайте, говорю, объявим о премиях: мячи, альбомы, кролики, голуби и все такое». Марго смотрит на меня как на ненормальную: «Что вы, Надя, разве можно… Ну, как это так…» А я не отступаю. Потом в учительской целая дискуссия была. Решили: можно.

— Гм… — протянул Степан. — Я этих товарищей знаю. Это они меня вопросами о положении негров в краску вогнали. Головы!

— Очень занятные мальчоныши, — сказала Надя.

— А вообще придумочка… серьезная! — добавил, заканчивая рисунок, Степан.

— Не смейся, пожалуйста, — сказала Надя. — Шутка шуткой, а смотри — материала подали на три номера. Рисуй и помалкивай. Мы и письма тогда писали отдельным товарищам. Толя, вы не получали? Голубой конвертик, розовая ленточка… такой милый рисуночек?

— Получал, — буркнул Анатолий, — и еще не ответил, но отвечу, руки давно чешутся.

— А при чем тут я? — сверкнула зубками Надя. — Это вот Степчик, он рисовал.

— Ах, вот как? — двинулся к ней Степан. — Дала слово не разглашать тайну, а сама выдаешь? Вот тебе за это!

Она и глазом моргнуть не успела, как он мазнул по ее щекам кисточками, и лицо ее стало пестрым. Пришлось ей идти умываться; а когда она вернулась, с раскрасневшимся, влажным лицом, Степана уже не было: приходили ребята и сманили его в физкультурный зал, где шло горячее волейбольное сражение, а до волейбола он был большой охотник.

У Нади, не спавшей прошлую ночь, болела голова, ее клонило ко сну. Она читала рукописи, а буквы сливались, путались в ее глазах.

— Ты пиши, — сказала она Анатолию, — а я сяду на диван и буду читать твою повесть, читать и смотреть на тебя, хорошо?.. А Клары все нет и нет…

Длинные ресницы Анчера быстро взлетели. В его серых мягких глазах светилось счастье… «Буду читать и смотреть на тебя»… Тихая нежность наполнила его сердце. Он писал — и счастливее его никого не было на земле. Если бы повторилась та же минута! Но тот порыв прошел… Как подойдешь к ней?

Надя, сняв ботинки, сидела с ногами на диване и читала. Повесть была написана довольно живо, особенно вначале, где говорилось, как молодой ученый, преодолевая множество препятствий, работает над созданием межпланетного атомного корабля; ему помогает верная подруга… Потом пошли научные рассуждения, математические выкладки, сопоставления со скоростью движения спутника; наверное, все это было важно, но… глаза у Нади закрывались сами собой, голова никла, тетрадь выпадала из рук. «Что это я, сплю? — попрекала она себя. — Безобразие какое!»

В комнате было прохладно. Надя зябко поеживалась. За окном монотонно гудел ветер, словно что-то учил наизусть, повторяя одно и то же. Снизу доносилось пение: это пели проголосную русскую песню женщины, прибирая в классах. Все это тихое, давно знакомое, близкое действовало очень успокоительно и усыпляюще. Надя уже не читала; откинув голову на спинку дивана, она полулежала и через прищуренные веки смотрела на Анатолия. Он писал, наклонив голову набок и делая временами движения губами, вероятно, мысленно произнося слово, которое выводил.

Мягкие, теплые облака сна обступали Надю.

«Хорошо, все хорошо, — думала она, утопая в этих облаках. — Как смешно он шевелит губами! Новый галстук, ботинки — до блеска… Брюки ему гладит, наверное, мама; или сам? А мне еще надо физику выучить, задачу решить. Анчер! — хотела она позвать его, но рот, уже сомкнутый сном, не раскрылся. — Мы с ним полетим на Луну. Он — известный ученый, а я — его верная подруга… «И будешь ты царицей мира, подруга верная моя…» Всегда вместе!..»

Тетрадь упала на пол.

— Вот тебе раз! — сказал Анатолий Черемисин, первый раз в жизни увидя спящую девушку и не зная, что делать.

Она спала почти сидя, опустив лицо на грудь. Анатолий взял свое пальто, укрыл им Надю, стараясь не разбудить ее, а сам сел соображать: что же делать?

Но тут через открытую дверь он услышал голос Клары Зондеевой, которая, поднимаясь по лестнице, громко с кем-то говорила. Анатолий закрыл дверь, у него сильно забилось сердце. Вот сейчас войдет Клара, увидит Надю, его… Что она подумает? Нет, нельзя допускать того, чтобы она вошла. И Надю не нужно будить, она утомилась, не спала целую ночь. Анатолий потянул дверь на себя и так сильно держал ее, что отворить ее было невозможно.

Шаги. Клара все ближе и ближе. Вот она подходит, стучит. Нет, это не она стучит, это его сердце так стучит.

Клара постучалась, подождала и ушла.

Тогда Анатолия Черемисина стало мучить раскаяние. Глупый, зачем он сделал так? Пусть бы вошла. Это ее дело, что она там подумала бы. А вот теперь, если она узнает, что они были здесь, запирались, — это уж хуже.

Вошел Степан Холмогоров.

— Толь, здесь еще? А мы, брат, здорово сыгранули… А это что за спящая красавица?

— Вот, понимаешь, заснула… А тут Клара приходила, — голос Анатолия больше обычного отдавал хрипотцой. — Я уж побоялся… то есть не пустил ее… Она ведь такая… подумает…

— Не понимаю, что за страхи? Что она может подумать? Пошли домой. Пора, красавица, проснись, открой сомкнуты негой взоры…

— Ш-ш-ш… — зашипел на него Анатолий. — Не говори ей, что Клара приходила. Будет волноваться.

— Чудак ты!

— Совершенно верно — чудак! Она не из робкого десятка…

Это сказала сама Надя: она только что проснулась.

Всю дорогу она и Степан потешались над главным редактором, оробевшим перед Кларой Зондеевой.

— Ах, все бы это хорошо, — вздыхала время от времени Надя, — только как-то там наши сочинения? Вот как скажет опять: двенадцать стилистических!..

Домой Анатолий Черемисин пришел в самом оптимистическом настроении.

«Всегда вместе… Буду читать и смотреть на тебя…», — звучало в его ушах, и с каждой минутой для него все больше раскрывалось значение этих и многих других слов. Он то напевал мелодии из «Вальса-фантазии», то шутил с матерью, то принимался бороться с отцом. Сел повторить уроки, но вдруг бросился включать утюг: надо брюки к завтрашнему дню погладить.

Захар Фомич подталкивал локтем жену и тихонько басил:

— Определенно утверждаю: началось… это самое… стихийное…